Каждый раз, когда я читаю рассказы Зощенко, меня охватывает странное чувство: вроде бы никто из тех, кого я знаю, не говорит на том языке, на котором изъясняются его герои, но почему-то создается впечатление, что так говорят очень многие. Причем все выражения и обороты кажутся та­кими точными, что просто дух захватывает. Возникает мысль: «Где-то я это слышала».

Что же на эту тему говорит сам писатель? В статье «О себе, о критике и о своей работе» он пишет: «Обо мне критики обычно говорят как о юмористе, о писателе, кото­рый смешит и который ради самого смеха согласен сделать черт знает что из родного русского языка. Это, конечно, не так. Если я искажаю иногда язык, то условно, поскольку мне хочется передать нужный мне тип, тип, который почти что не фигурировал раньше в русской литературе».

Писатель остро чувствовал разрыв между языком, на ко­тором говорят герои литературных произведений, и язы­ком улицы, искаженным до неузнаваемости. Этот искоре­женный язык он использовал в своих произведениях как орудие пародии, тем более меткой, чем более она напомина­ла оригинал.

Я хочу проанализировать речевые особенности героев Зощенко на одном из его самых знаменитых рассказов. Ко­нечно, это «Аристократка». Мне придется также охарактери­зовать их поступки и манеры, поскольку речь и поведение неразрывно связаны между собой.

Первая же фраза: «Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках», — позволяет читателю судить, кто — рассказчик. Казалось бы, при чем тут шляпки? Но для главного героя шляпка — классовый признак. Он, конечно, аристократок в глаза не видел, но, как и все персонажи Зощенко, имеет обо всем свое представление (причем не сомневается в своей пра­воте). И поясняет на «родном» языке: «Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место». Мещанин иначе и не может мыслить. Во-первых, он ухитрился запихнуть в одну фразу два взаи­моисключающих слова: «баба» и «аристократка». Во-вторых, рисуя облик такой же мещанки, как он сам, герой совершен­но уверен, что описывает именно аристократку. Еще одним доказательством ее аристократизма (после шляпки) являет­ся золоченый зуб. Герой неоднократно повторяет, что у нее «во рте зуб блестит». Мопсик и чулочки — тоже очень пока­зательны: конечно, это аристократка. А раз так, то за ней нуж­но ухаживать (хотя его бы воля, так и ходил бы с ней взад-вперед по улице — по крайней мере, денег тратить не надо). Но пришлось и самому проявить аристократизм — пригла­сить даму (а точнее — бабу) в театр. «Сели в театр. Она села на мой билет, я — на Васькин», — эта фраза заставляет чита­теля просто зайтись от восторга, так же как и другая, ей по­добная: «Гляжу — антракт. А она в антракте ходит». О чем может герой рассказа Зощенко поговорить с дамой в театре? «Интересно, говорю, действует ли тут водопровод?» Это, в его понимании, вполне подходящая тема для светской бесе­ды. А дальше все идет кувырком, потому что аристократка «в буфет прет». Очевидно, ей так же, как и ее кавалеру, в театре скучно, и единственное развлечение — это буфет. Когда герой предлагает ей «скушать одно пирожное» («одно» — это предупреждение), она отвечает: «Мерси». Не «спасибо», не «благодарю», а именно «мерси» — слово из французского языка лакеев и горничных. А герой из того же языка почерп­нул слово «скушать». Далее он с негодованием описывает, как она «развратной походкой» идет к блюду — «и цоп с кремом, и жрет». Герой волнуется: «Она кушает, а я с беспо­койством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег — с гулькин нос». Здесь происходит конфликт. Все, что так долго сдерживалось, прорывается наружу. Рас­сказчик кричит на спутницу, спорит с буфетчиком, который держится «индифферентно». Где герой подцепил это слово — неизвестно, но оно ему явно понравилось — звучит красиво, а смысл неважен (таким же образом — ни к селу ни к городу — он употребляет слово «идеология»).

Речь героев выдает их с головой. Его социальная принад­лежность ясна с первых фраз: городская окраина, скорее свя­занная с деревней, чем с городом. Об этом говорят такие обо­роты речи: «волочусь, что щука», «хожу вокруг нее, что петух», «а мне будто попала вожжа под хвост» и др. О ней можно лишь догадываться: наверное, горожанка, но из какой-то жут­кой мещанской среды. Их образы уравновешивают друг дру­га: сочувствия не вызывает ни один из них. Заканчивается рассказ банальной, как и все мышление мещанина, послови­цей: «Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выраже­ние». Интересно, что за скандал, устроенный им в театре, ге­рой не извиняется, а тут его вдруг одолела вежливость: он посчитал своим долгом — долгом «культурного человека» — извиниться непонятно за что. Самое ужасное, что никто ни­когда ему не объяснит, как нужно себя вести и как правильно разговаривать. А если кто-то и попытается объяснить, то ведь он не поймет, даже не потому, что мозгов не хватит, а потому, что не захочет понять. Ведь он уверен, что всё, абсолютно всё делает правильно и правда на его стороне. Герой также убеж­ден в том, что его речь не только правильна, но даже изысканна. Благодаря этому рассказу в русской разговорной речи сло­во «аристократка» стало употребляться с новым, ироничес­ким оттенком — в значении «мещанка». Таких слов и изрече­ний введено Зощенко немало. Например: «ихняя собачонка системы пудель», «лежит бабка на диване и кушать не просит», «отвечай, как на анкету», и т. д. Все эти выражения сразу же стали крылатыми. Зощенко же стремился «при помощи смеха перестроить читателя, заставить читателя отказаться от тех или иных мещанских и пошлых навыков». В этом он видел свое высокое предназначение как художника. И если в нашей жиз­ни стало хоть немного меньше невежества и мещанства, если люди хоть немного стали следить за своей речью, то этим мы во многом обязаны выдающемуся писателю и сатирику Миха­илу Михайловичу Зощенко.