Тема смерти неотступно сопровождает поэзию Державина с его первых нам известных одических творений.

В старости, на покое, живописуя красоты и натюрморты, увенчанные голубым пером, поэт словно бы опять видит: «Где стол был яств, там гроб стоит» — и горько пророчествует: «Разрушится сей дом, засохнет бор и сад...»

В самые разные годы, в самых разных стихотворениях у поэта, умеющего так ярко воспевать радость жизни, то почти резонерски, то лирически-страстно прорывается извечное «помни о смерти».

«На свете жить нам время срочно...» — замечает он «пер­вому соседу».

Радуясь выздоровлению мецената И. И. Шувалова, рисует Харона:

 

На брег из лодки вылезает

Старик угрюмый и седой.

И, озираясь, подпирает

Себя ужасною косой.

 

Рядом с алмазной горой водопада Кивач поэт вновь воз­вращается к мучающей мысли:

 

Не зрим ли всякий день гробов,

Седин дряхлеющей вселенной?

Не слышим ли в бою часов

Глас смерти, двери скрып подземной.

 

Так один из самых жизнелюбивых и бодрых русских поэ­тов оказывается и одним из самых завороженных видением смерти.

Державин был отважным человеком. Перед пугачевской разбойной вольницей, перед бушующим, захлестывающим утлую лодку Белым морем, перед вельможным и царевым гневом он не робел, не падал духом.

А каково не теряться перед начальством? Известно, что в коридорах власти подобострастно сгибались даже те, кто не кланялся и пулям на поле боя.

Волевая державинская отвага в стихах, в которых поэт вдохновенно переживал собственную жизнь (в каких бы фор­мах это ни проявлялось), присутствовала и в неутомимом напоминании о дежурстве смерти рядом с живущим. Умение полнокровно, распахнуто жить и чувствовать, страстно пере­живать эту единственную жизнь в слове, может быть, и не давало ему отвести взгляд от смерти.

Но рядом с бренной жизнью у Державина всегда бессмер­тие, в ней и над нею — Бог.

В своей удивительной оде он говорит о своем философско-религиозном понимании и жизни, и смерти, и бессмертия, обращаясь к Создателю:

 

Твоей то правде нужно было,

Чтоб смертну бездну преходило

Мое бессмертно бытие:

Чтоб дух мой в смертность облачился

И чтоб чрез смерть я возвратился,

Отец! — в бессмертие Твое.

 

В «Объяснениях» на собственные сочинения Державин в связи с одой «Бог» привел о себе (говоря о себе в третьем лице, как бы продолжая цезаревскую традицию, блестяще подхва­ченную у нас Денисом Давыдовым) следующий «анекдот»: «Родился он в 1743 году 3 июля, а в 1744 году, в зимних месяцах, когда явилась комета... то он, быв около двух годов, увидев оную и показав пальцем, быв у няньки на руках, первое слово сказал: «Бог».

Рассказывая о своем младенчестве, о том, как его, хилого новорожденного, запекали, по обычаю, в хлеб, и о хвостатой комете, поэт делает в своих «Записках» примечание, где разъ­ясняет, что два этих события, может быть, были Провидени­ем, они предсказали поэту трудный жизненный путь и созда­ние им поэмы «Бог», «которая от всех похваляется».

Из мыслей поэта о жизни и смерти ясно, что он все же дошел в своих исканиях до гармоничного постижения этих вселенских крайностей, дошел через веру в Спасителя. Созрев духом, Державин уже не только самому себе, но и другим людям сумел сказать слова утешения и надежды:

 

Почто же терзаться и скорбеть,

Что смертный друг твой жил не вечно?

Жизнь есть небес мгновенный дар;

Устрой ее себе к покою

И чистою твоей душою

Благословляй судеб удар.

 

Итак, только в гармонии со всем сущим, включая рожде­ние, жизнь и смерть, по Державину, утверждается связь доль­него мира с Богом, достигается победа над злом и смертью, отнюдь не являющейся преградой на пути к вечной жизни души человеческой.