Гаврила Романович Державин вступил в литературу уже немолодым, много повидавшим человеком со стихами, гово­рившими о бренности жизни, о смерти и бессмертии. И за­кончил путь монументальным восьмистишием, одой «На тленность». Он написал оду за два дня до кончины и подтвер­дил этим, что остался поэтом в мире до гробовой доски.

Многие современники Державина считали его придвор­ным поэтом. Но он никогда таковым не был, несмотря на попытки склонить его к этому (вспомним безуспешное увеще­вание поэта А. В. Храбровицким, статс-секретарем Екатери­ны II ), Державин не мог стать ручным стихотворцем хотя бы из-за своего горячего нрава. «В правде черт», — говорил он сам о себе. Характер заставлял его наперекор вельможам и царям говорить «истину... с улыбкой».

Ясно, что без простодушной улыбки, себе на уме, царям ничего не скажешь. А Державин говорил и умел, пусть не всегда, добиваться своего, зная, что правда на его стороне. В сознании своей правоты он обращался в стихах в Богу, к Высшему Судии.

Находясь под судом после тамбовского губернаторства, в оде «Величество Божие» он создает гимн во славу Творца, но не может не воскликнуть:

 

Но грешных пламя и язык

Да истребит десницы строга!

 

Эта мысль была почерпнута поэтом из одного из псалмов книги Давида. После счастливого оправдания Державин об­ращается еще к одному псалму, «Милость и суд воспою Тебе, Господи», и под гнетом мучающих его размышлений о суде и справедливости поэт вновь и вновь развивает излюбленную тему, используя ту же неисчерпаемую книгу Давида.

В переложении очередного псалма, «Истинное счастие», он вновь обрушивается на «беззаконников»:

 

Они с лица земли стряхнутся,

Развеются и разнесутся,

Как ветром возметенный прах.

 

Используя псалом в стихотворении «Радость о правосу­дии», Державин говорит:

 

Да правый суд я покажу,

Колеблемы столпы земные

Законом Божьим утвержу...

 

В переложении из псалма «Доказательство творческого бытия» поэт рисует величественную картину мира:

 

Небеса вещают Божью славу...

Нощи нощь приносит весть...

 

Охватывая в воображении как бы сразу все мироздание, бездны и выси, поэт словно стремится взлететь туда, где можно дышать полно, не боясь ледяного и разреженного воз­духа. Но это удавалось ему далеко не всегда.

А если удавалось, то оттого, что ногами он всегда крепко стоял на земле.

Его чеканное (через Юнга восходящее еще к библейскому) «я червь — я Бог» было и метафорой, рисующей образ самого поэта. Ведь о том же позднее говорит и Пушкин, являя поэта, погруженного в «заботы суетного света», но с душой, готовой встрепенуться, как «пробудившийся орел».

Державин искренне полагал, что поэт призван изобразить человеческую душу, словно художник-акварелист, не отры­вающий от листа бумаги кисти, пока рисунок не закончен. Это удалось ему в оде «Бессмертие души»:

 

Как червь, оставя паутину

И в бабочке взяв новый вид,

В лазурну воздуха равнину

На крыльях блещущих летит,

В прекрасном веселясь убранстве,

С цветов садится на цветы:

Так и душа небес в пространстве

Не будешь ли бессмертна ты?

 

Определив в «Доказательстве Творческого бытия» гармо­нию мироздания как главный аргумент Божьего присутствия в мире, Державин живописует его картины с лирическим удивлением перед Творением, перед грозной и прекрасной его тайной, а не просто как созерцатель:

 

В тяжелой колеснице грома

Гроза, на тьме воздушных крыл,

Как страшная гора несома,

Жмет воздух под собой, — и пыль

И понт кипят, летят волнами,

Древа вверьх вержутся корнями,

Ревут брега и воет лес...

 

Позднее в «Памятнике» поэт записывает себе в заслугу умение «в сердечной простоте беседовать о Боге» в полной уверенности, что:

 

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,

Металлов тверже он и выше пирамид;

Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,

И времени полет его не сокрушит...

 

Одой «Бог» он начинает свое собрание сочинений. Держа­вин всегда отмечал первостепенность для стихотворца рели­гиозной поэзии.

В своем «Рассуждении о лирической поэзии» Г. Р. Дер­жавин писал: «В духовной оде удивляется поэт премудрости Создателя, в видимом им в сем великолепном мире чувствами, а в невидимом — духом веры усматриваемой; хвалит прови­дение, славословит благость и силу Его».

У самого Державина Бог — это песнь, и восхищенное лю­бование перед Создателем и созданием, и своеобразный лири­ческий символ веры. Осмыслив изложенные моменты из твор­ческого поэтического наследия Г. Р. Державина, можно ут­верждать, что назначение поэта он видел прежде всего в по­средничестве его между Создателем и людьми. Державинские представления о поэзии и поэте вобрал в свое творчество ве­ликий Пушкин, явление которого само по себе подчеркнуло правоту державинского гения. Державин благословил Пуш­кина как прекрасное будущее России, которое еще с большей лукавинкой улыбалось царям, отстаивая правду на земле, еще более откровенно говорило с Богом и людьми о смысле бытия.

В завершение хочу вновь вернуться к оде «На тленность», которой Г. Р. Державин закончил свой творческий и жизнен­ный путь. Ее текст на грифельной доске, написанный рукой поэта за два дня до смерти, постепенно тускнел и осыпался, подтверждая свойства «реки времени». Но звуки его лиры еще слышны, вера в слово крепка, и по-прежнему величест­венно, красноречиво и прекрасно говорит нам о бессмертии души, об истине и Боге «старик Державин».