Николай Степанович Гумилев гулял по Петербургу и, словно волшебник, творил и творил чудеса. В своем «Заблудившемся трамвае» он напоминает мне Окуджа­ву с его «Последним троллейбусом». Он расширил гра­ницы видимого мира в бесконечность, наполнил ее чем-то таинственным и загадочным. И мы едем вместе с по­этом «через Неву, через Нил и Сену», и трамвай наш пре­вратился в парусник, и с брабантских розовых манжет сыплется легкое золото кружев, и крокодилы могучими ударами хвостов поднимают в небо миллионы капель желтой нильской воды. Благодаря Гумилеву в отече­ственной поэзии возник первозданный могучий мир, требующий от человека мужества и великодушия:

Так сладко рядить Победу, Словно девушку в жем­чуга, Проходя по дымному следу Отступающего вра­га.

Гумилева привлекает все необычное, экзотическое, будь то корабль Летучего Голландца, огни святого Эль­ма, темнокожие мулатки, берега Красного моря, влады­ки Судана — всего не счесть. Каждое его стихотворение, словно ларец из колониальной лавки, доверху наполне­но невиданными диковинками. Сначала — это раздража­ет. Избыток пряностей притупляет вкус, и начинает ка­заться, что поэзия вся изошла на мишуру и блестки. Но таково свойство настоящей литературы — она требует преодоления не только материи текста, но и сложив­шихся стереотипов восприятия. Гумилев создает новую эстетику, новую стихотворную технику. Он требует от читателя интеллектуальной работы, сотворчества, та­кого же мощного, равного по силе эстетического поры­ва. И тогда результат превосходит ожидаемое:

 

Сегодня я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко на озере

Чад Изысканный бродит жираф.

 

Гумилев очень хорош на своих фотографиях, где ко­соглазие не так заметно и почти не портит красоту его лица. Вот он в Африке с ружьем, у ног убитый леопард, вот с некрасивой, но романтичной Черубиной де Габриак, с сыном, вот он — фронтовой офицер, молодой, мужественный с солдатским Георгием на груди. Высшая офицерская награда. Подпись: «Декабрь 1914».

 

Есть так много жизней достойных,

Но одна лишь достойна смерть.

Лишь под пулями в рвах спокойных

Веришь в знамя Господне, твердь.

 

Гумилев был истинно русским поэтом. Он писал о тайном трепете души, о жизни и смерти. Он открыл читателю мир прекрасной и благородной романтики, вечную и таинственную красот) его. Стихи поэта дышат мужеством и любовью. Гумилев, несмотря на свою вне­шнюю недоступность, представляется мне иногда доб­рым и внимательным школьным учителем, который учит меня и каждого сложной науке свободы и мужества.

 

Прекрасно в нас влюбленное вино,

И добрый хлеб, что в печь для нас садится,

И женщина, которою дано,

Сперва измучившись, нам насладиться.

Но что нам делать с розовой зарей

Над холодеющими небесами,

Где тишина и неземной покой,

Что делать нам с бессмертными стихами?

 

Именно так поэт завлекает, захватывает, берет в плен. В этом есть что-то от африканского сафари, что-то от его опыта охотника. Оказывается, Гумилев знает какие-то захватывающие своей безграничностью тайны нашей души. Он не мешает любить иных поэтов: Ман­дельштама, Тарковского, Ахматову, он просто знает дру­гое — его невозможно не любить. «Не мэтр был Гуми­лев, а мастер», — скажет Марина Цветаева. И это оста­ется правдой о нем по сию пору. Жестокость отврати­тельна сама по себе. Она непростительна, когда от нее погибает поэт. Правда, у истинного поэта нет смерти