В многочисленных критических статьях и заметках по поводу комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума», написанных и изданных на протяжении последних ста семидесяти вось­ми лет, единственная мысль прослеживается наиболее отчет­ливо и ясно: произведение это крайне неоднозначно. Несмот­ря на кажущуюся в первом приближении определенность поставленной проблемы взаимоотношений «человека новой формации» с прогнившим насквозь «фамусовским обще­ством», ни в коем случае нельзя упускать из виду загадоч­ность и порою противоречивость образов, якобы отодвину­тых на второй план и введенных в повествование лишь для пущей яркости произведения. Одним из подобных действу­ющих лиц комедии, вызывающих и по сей день споры лите­раторов и критиков, безусловно, является Софья Павловна Фамусова.

Девятнадцатый век, духом которого пронизаны все дей­ствия и явления комедии, разделил критиков на два лагеря. Наиболее непримиримые самым решительным образом осуж­дали героиню. В частности, весьма резко в отношении Софьи высказался А. С. Пушкин: «Софья очерчена не резко — то ли блудница, то ли московская кузина». Этой же точки зрения придерживался и В. Г. Белинский: «Мерою достоинства жен­щины может служить мужчина, которого она любит». Сра­женные же незаурядностью героини высказывали абсолютно противоположную точку зрения. Так, И. А. Гончаров в статье «Мильон терзаний» писал: «В собственной, личной ее физи­ономии прячется что-то свое, горячее, нежное, даже мечта­тельное. В ней есть какая-то энергия характера». Слова же Б. Голлера были еще более решительны: «Это единственный из персонажей, действия которого абсолютно самостоятельны и независимы».

Так какова же на самом деле Софья Павловна Фамусова? В начале комедии она предстает перед нами как избалованная московская барышня, которой, по словам ее отца Павла Афа­насьевича, «сна нет от французских книг». Она подчиняет своим желаниям и причудам покорного и робкого Молчалива, с ловкостью обводит вокруг пальца собственного наивного ро­дителя, а когда тот все же застает ее в неподобающем виде, она с дивной легкостью выдумывает «вещий» сон:

 

Позвольте... видите ль... сначала

Цветистый луг, и я искала

Траву

Какую-то, не вспомню наяву.

Вдруг милый человек, один из тех, кого мы

Увидим, — будто век знакомы,

Явился тут со мной; и вкрадчив, и умен,

Но робок... знаете, кто в бедности рожден...

 

Хочу к нему — вы тащите с собой:

Нас провожают стон, рев, хохот, свист чудовищ!

Он вслед кричит!..

Проснулась. — Кто-то говорит:

Ваш голос был...

 

Влюбленность Софьи в Молчалина вводится Грибоедо­вым в повествование гораздо раньше появления Чацкого и задолго до саморазоблачения Молчалина. Читатель еще не знает, что Чацкий и Софья вместе росли и взрослели, что у Чацкого были надежды на верность Софьи отроческой люб­ви. В первой же беседе героини со служанкой Лизой автор в весьма чувственных тонах описывает отношение Софьи к своему молчаливому и преданному избраннику:

 

Возьмет пнруку, к сердцу жмет,

Из глубины души вздохнет,

Ни слова вольного, и так вся ночь проходит,

Рука с рукой, и глаз с меня не сводит...

 

Однако первое впечатление от романтического женского образа довольно обманчиво. Молодая героиня в традицион­ной комедии классицизма, как правило, играет несложную и совершенно однозначную роль. По ходу действия данного произведения читатель начинает понимать, что Софья не вписывается в эту концепцию. Уже при встрече с Чацким нет и следа той сентиментальной девушки, воспитанной на лю­бовных французских романах. С главным героем беседует хо­лодная московская девица, привыкшая к великосветским манерам общения, исключающим какую-либо откровенность и даже человеческую теплоту. Совсем немного времени про­ходит от вымученного: «Ах, Чацкий, я вам рада» до гневного, со стальным оттенком: «Не человек, змея!» Читатель пребы­вает в замешательстве. Какова же истинная сущность герои­ни? Создается впечатление, что Грибоедов сознательно за­ставляет неустанно всматриваться в закрытое вуалью загадочности лицо Софьи и пытаться ответить на вопрос, не имеющий ответа.

Сцена обморока Софьи из-за преглупого падения Молчалина с лошади вновь вводит читателя в заблуждение. Теперь уже нельзя сказать уверенно, что за этим стоит. То ли любовь к Молчалину действительно столь велика и слова: «Ах! Боже мой! упал, убился!» есть крик души, бьющейся раненой пти­цей в клетке отчаяния, то ли Софья решила просто досадить назойливому Чацкому, совершенно безосновательно возом­нившему себя властителем ее мыслей и чувств.

Даже если Грибоедов отвел Софье роль романтической, влюбленной натуры, то и здесь нет полной ясности. Почему выбор Софьи — Молчалин? Да, с ним удобнее иметь дело, его можно приручить, он послушен и безропотен, «муж-маль­чик, муж-слуга». Но ведь это определенно отрицательный персонаж. Причем, несмотря на явную принадлежность к «фамусовскому обществу», и там он не заслуживает долж­ного уважения: «...на цыпочках и небогат словами», имеет толь­ко два таланта — умеренность и аккуратность. Он безроден и числится по архивам. Такой человек не пара дочери уважае­мого московского господина. И Софья осознает это. Поэто­му именно поэтому она выбирает Молчалина, бросая вызов предрассудкам и нелепым убеждениям закостенелого москов­ского общества. «Что мне молва? Кто хочет, так и судит», — брошенная Софьей реплика словно невидимой нитью связа­ла ее противоречивую натуру с образом Чацкого, сознатель­но ставившего себя в оппозицию всем окружающим и под­стерегающим его в кулуарах грибоедовской комедии.

Но что если Софья искусно играет более коварную роль? Ведь именно она завела часовой механизм кульминационно­го момента всей комедии, невзначай обронив фразу: «Он не в своем уме», — характеризуя Чацкого. Как снежный ком, неумолимо растущий в размерах, лавиной сходя со склона горы, слух стал распространяться среди членов «фамусов-ского общества», приведя к развязке. Софья отомстила Чац­кому за его отъезд, многолетние скитания? Или стала невин­ной жертвой конфликта «старого» и «нового», а также предательства со стороны Молчалина? Наверное, пройдет еще не один десяток лет, а споры вокруг истинного лица героини комедии Грибоедова не утихнут.

И. А. Гончаров сравнил грибоедовскую Софью Фамусову с пушкинской Татьяной Лариной: «...Она в любви своей точ­но так же готова выдать себя, как Татьяна: обе, как в лунатиз­му бродят в увлечении с детской простотой». Наверное, их объединяет и уникальное положение в произведениях: явно принадлежа к какой-то определенной среде, они все же стоят над всем происходящим и созерцают все происходящее. Они — сильные представительницы слабого пола, и, пока «Молча-лины блаженствуют на свете», превращая мир в царство тьмы, именно они делают жизнь ярче, становясь единственным «лу­чом света в темном царстве».