Художественное совершенство пьесы А.С. Грибоедова было понято не сразу. Пушкин назвал ее "бурей в стакане воды", а к Чацкому отнесся критически. Но особых споров комедия не вызывала и была воспринята всеми правильно. Те, кто разделял взгляды Грибоедова, поняли его точку зрения и поддержали ее, те, против кого комедия была направлена, тоже поняли это и, конечно, заняли оборони­тельную позицию. Все было ясно: в комедии столкнулись две противоположные группы общества, взаимопонимание между которыми невозможно. А если так, то читатель может рассчитывать на возможные столкновения, перепалки, сло­весные дуэли. Это ли не смешно: послушать, как бранятся люди?

Надо знать, что такое русский ум. А если этот ум начнет смеяться, рассыпая направо и налево острый и едкий сарказм, то пощады не будет никому. Да, это комедия! Тонкая, изящ­ная, умная и страстная.

А разве не смешон Чацкий? Пусть это здравомыслящий человек, но уж никак не здраводействующий. Скажите на милость, зачем он своими беспрестанными любовными объяс­нениями надоедает Софье, хотя она сразу отказала ему? Почему он не желает замечать ее холодности, а требует, чтобы она открыла свои сердечные тайны? Какая же девуш­ка будет исповедоваться перед человеком, с которым три года не виделась, да который, к тому же, смеется над ее избранником?

Речь Чацкого, действительно, отличается остроумием. Но вначале Чацкому и дела не было до Фамусова, он не желал ни с кем спорить или ссориться. Единственная, ради кого он приехал в Москву, — это Софья. Но она холодна, а холод­ность очень мучает Чацкого. С Фамусовым говорить ему скуч­но, и он готов прекратить с ним спор. Но Фамусова уже не унять; он начинает поучать Чацкого, для него образец пове­дения — раболепство:

 

Смотрели бы, как делали отцы,

Учились бы, на старших глядя! —

 

говорит Фамусов.

Чацкий все еще не хочет продолжать споры, он готов уйти в себя. Но Фамусов сыплет соль на рану — неожи­данно намекает на распространенный слух о сватовстве Скалозуба. И это будит Чацкого. Раздражение нарастает все больше и больше и в конце концов разрешается резким монологом. И вот — комедия — слово за словом, монолог за монологом, глядишь, и уже кипит, борьба не на жизнь, а на смерть.

Конечно, если с такой точки зрения рассматривать пьесу, то даже в фигуре, даже в халате или прическе Фамусова мож­но найти смешное. Фамусов — известный человек в Москве. Он лидер в обществе знатных и обеспеченных людей. А если Фамусов-лидер смешон, то почему бы не быть смешными ос­тальным, нелидерам? Это не просто пьеса, а комедия, теперь во всех изданиях "Горя от ума" так и пишут: "Комедия в четы­рех действиях, в стихах".

Но попробуем рассмотреть пьесу с другой точки зрения.

Здесь не только личная драма, драма неудавшейся любви героя. В Чацком воплотились черты передового человека того времени. Пусть он не заботится о том, много ли людей поверят ему и поддержат, зато он убежден в искренности своих слов и поэтому сломить его ничто не в силах. Пусть он похож на лишнего человека, одинокого протестанта, мечтателя, зато его убеждения сильны. Высказав их горячо и страстно, Чацкий наносит страшный удар фамусовскому обществу. Он знает, за что воюет. Он требует места для свободы не только себе, но и своему веку. Его идеал — это свобода. И не просто свобода, а свобода от всех цепей рабства, шутовства и низкопоклонства. Он — обличитель лжи. Чацкий не понят и почти одинок — в этом трагедия самого Чацкого — благородного, умного, честного человека, с чувством собственного достоинства. В этом трагедия всей пьесы. Он сломлен количеством старой силы. Более того — он вытолкнут из фамусовского общества. Но Чацкий — победитель, а не побежденный, ибо в борьбе с миром Фа­мусовых остался самим собой. Из всех героев пьесы он наиболее живая личность; натура его сильнее и глубже прочих. Горячий, благородный сумасброд: обличил, осудил и восстал. Такой навсегда изгнан фамусовским обществом. Говорят, один в поле не воин. Да нет же, воин, если этот воин — Чацкий. Первым, застрельщикам всегда достается. И поэтому Чацкий — жертва. Это — еще одно подтверж­дение того, что пьеса "Горе от ума" — трагедия.

Так же, как в пьесе переплетается личная драма с обще­ственной, переплетается комедия с трагедией. Но как бы ни смеялся зритель в театре, после того, как он выйдет за его пределы, обязательно найдется то, над чем захочется поду­мать, поразмышлять без иронии.

Обычно исполнители роли Чацкого на сцене, уже со школь­ной самодеятельности, подражая дурной театральной тради­ции, сверкают глазами и картинно заворачиваются в плащи, требуя карету. Этот же Чацкий непривычен (роль его испол­няет Сергей Юрский).

Поединок добра и зла идет на равных. Человеческое обая­ние Чацкого: душевная открытость, доверчивость, способность полностью отдаваться своим чувствам. И рядом с этим че­ловеком — зло. Будничное и живучее. Скудость духа и уме­ние поудобнее устраиваться в жизни, нетерпимость ко всему свежему и непривычному.

Постепенно приходит мысль, что с этим злом надо бо­роться его же средствами. Куда Чацкому со своей простотой и доверчивостью! Ведь Фамусовы, Молчалины и Скалозубы живут и сегодня. Если бы их не осталось вовсе, не было бы никакого смысла ставить пьесу Грибоедова. Театр им. Горь­кого наполнил пьесу великолепной воинствующей граждан­ственностью, рожденной нашей битвой за душу человека. Ум, человечность, прямота — вот оружие, единственно достойное настоящего человека.

Умом в спектакле отличается не только Чацкий. И Фа­мусов не дурак, и Софья совсем не глупа, а Молчалин так и вовсе умен. Но человек во всей своей красоте и благород­стве —только Чацкий. Низкий поступок Софьи стал явным. Последняя надежда исчезла. Чацкий теряет сознание. Он па­дает навзничь, опрокинув канделябры. Потом встает, суту­лясь, через силу. В спине чувствуется усталость. Медленно поворачивается. Лицо закрыто длинными, чуть дрогнувшими пальцами. Руки постепенно открывают лоб, глаза, лицо по­старевшее и поблекшее...

 

Не образумлюсь... виноват.

 

Он говорит тихо и как будто спокойно. Каждая строчка монолога, кажется, прибавляет ему сил. Это монолог-раз­думье, монолог-прозрение. Это — повзросление... Он понял, что перед ним — его враги по духу. И ничто их не может помирить: ни воспоминания детства, ни чувство былой дружбы. Нет. Чацкий не клеймит этих людей и не прокли­нает их — он до конца понимает. Монолог его спокоен, как может быть спокойна речь человека, чувствующего свою правоту и силу:

— Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок...

Ни крика, ни экспрессии в проявлении своих чувств:

— Карету мне, — вполголоса обращается Чацкий к сто­ящему рядом лакею.

Лакей не понимает.

— Карету, — еще раз повторяет Чацкий.

Устало, немного сутулясь, уходит Чацкий со сцены, уходит от этих людей, чтобы никогда больше не обмануться их мни­мым родством и мнимым участием.