Пьеса А. С. Грибоедова «Горе от ума» знаменует собой по­беду в творчестве писателя реализма, точнее говоря, критичес­кого реализма. В пьесе ставятся самые жгучие вопросы тог­дашней поры: положение русского народа, крепостное право, взаимоотношения между помещиками и крестьянами, само­державная власть, безумное расточительство дворян, состоя­ние просвещения, принципы воспитания и образования, неза­висимость и свобода личности, национальная самобытность и тому подобное. Но сила таланта А. С. Грибоедова сказалась и в том, что почти любой персонаж его гениальной пьесы — тип широкого масштаба и одновременно портрет. Иными словами, каждый герой пьесы, являя собой типичный образ, является в то же время неповторимой личностью. Предшествующая Гри­боедову драматургия уже создавала индивидуальные образы, но их индивидуальность раскрывалась преимущественно односторонне, однолинейно, схематично, в них чаще всего вы­ражалась какая-либо одна ведущая черта характера. Развивая лучшие достижения своих предшественников, А. С. Грибоедов стремился изобразить своих героев столь же сложными, как сложны реальные люди. Драматург ломает законы комедии классицизма и вводит в пьесу действующих лиц, которые валуны не для развития любовной интриги, а для изображения избранной драматургом социальной среды, ее нравов (образы Репетилова, Загорецкого, Тугоуховских). П. А. Катенин упре­кал А. С. Грибоедова в том, что в его пьесе «сцены связаны произвольно», но тот справедливо отвечал ему: «Так же как в натуре всяких событий, мелких и важных».

Одним из наиболее сложных и противоречивых характе­ров в пьесе «Горе от ума» является Софья. На наш взгляд, наиболее тонко понял этот образ И. А. Гончаров. В статье «Мильон терзаний» он прежде всего обращает внимание на сложность ее характера. Он говорит о смеси в Софье «хоро­ших инстинктов с ложью», «живого ума с отсутствием вся­кого намека на убеждения». «В собственной, личной ее фи­зиономии, — писал Гончаров, — прячется в тени что-то свое, горячее, нежное, даже мечтательное». Гончаров увидел в ней «задатки недюжинной натуры». Его вывод достаточно крас­норечив: «Недаром ее любил и Чацкий». Чацкий в пьесе ад­ресует свои речи прежде всего Софье. Именно Софью он счи­тает своей единомышленницей. Он привык верить тому, что она разделяет его взгляды. Этой веры, по крайней мере в первом действии, не поколебали в нем «ни даль», «ни раз­влечения, ни перемена мест».

Любовь Чацкого к Софье помогает нам понять одну исти­ну: характер героини в чем-то немаловажном под стать герою. В свои семнадцать лет она не только «расцвела пре­лестно», как говорит о ней с любовью восхищенный Чацкий, но и проявляет завидную независимость мнений, немысли­мую для таких людей, как Молчалив или даже ее отец. До­статочно сопоставить фамусовское «что станет говорить кня­гиня Марья Алексеева!», молчалинское «ведь надобно ж за­висеть от других» и реплику Софьи— «Что мне молва? Кто хочет, так и судит».

Хотя во всем этом, возможно, немалую роль играет про­сто та непосредственность, неиспорченность ее натуры, кото­рая позволила И. А. Гончарову сближать грибоедовскую ге­роиню с пушкинской Татьяной Лариной: «...Она в любви своей точно так же готова выдать себя, как Татьяна: обе, как в лунатизме, бродят в увлечении с детской простотой».

Для отца Софьи в книгах — все зло. А Софья воспитыва­лась на них. Скорее всего, именно на тех, которые были до­ступны и «уездной барышне», пушкинской Татьяне — Ри­чардсон, Руссо, де Сталь. По ним-то, скорее всего, Софья и сконструировала тот идеальный образ, который ей видится в Молчалине.

Героиня грибоедовской пьесы, по сути, получает лишь первый жесткий урок. Она изображена в начале тех испыта­ний, которые выпадают ей на долю. Поэтому Софья — характер, который может быть еще развит и раскрыт «до конца» только в будущем.

Уже первые явления пьесы рисуют натуру живую, увле­кающуюся, своевольную, обещающую своим поведением бур­ное развитие событий. Вспомним гончаровские слова о том, что в ее «физиономии прячется в тени что-то свое, горячее, нежное, даже мечтательное». Грибоедову было необходимо наметить эти качества героини уже в первых явлениях пьесы, до того как в действие включится главный герой. Это было важно именно потому, что в контактах с ним Софья все же замыкается в себе, ускользает, и для зрителей может ос­таться не до конца ясной внутренняя мотивировка ее поступ­ков.

Чрезвычайно важен для понимания образа героини пьесы ее сон. Сон, рассказанный Софьей, содержит как бы формулу ее души и своеобразную программу действия. Здесь впервые самой Софьей названы те черты ее личности, которые так высоко оценивал И. А. Гончаров. Сон Софьи так важен для постижения ее характера, как важен сон Татьяны Лариной для постижения характера пушкинской героини, хотя Та­тьяне ее сон снится на самом деле, а Софья свой сон сочиня­ет. Но сочиняет-то она его так, что в нем очень рельефно проглядывают и ее характер, и ее «тайные» намерения.

«Исторически бесспорно, — справедливо констатировал Н. К. Пиксанов, — что драма, переживаемая Софьей Фаму­совой в финале четвертого акта, является в русской литера­туре... первым и блестящим опытом художественного изо­бражения душевной жизни женщины. Драма Татьяны Лари­ной создана позже».

Сопоставляя Татьяну и Софью, И. А. Гончаров писал, что «громадная разница не между ею и Татьяной, а между Оне­гиным и Молчаливым. Выбор Софьи, конечно, не рекоменду­ет ее...». В Молчалине она роковым образом ошибается. Вот что наносит ей жестокий удар. Так же как и главному герою, ей тоже выпадает на долю свое сердечное горе, свой «мильон терзаний».

Постепенно втягиваясь в своеобразную борьбу с Чацким, она в какой-то момент утрачивает возможность ощущать грань, которая отделяет действия колкие, раздраженные от поступка явно бесчестного. Но может быть, именно поэтому ее можно считать одним из самых живых персонажей коме­дии. Софья — это не только определенный социальный тип, не только определенная нравственная модель, но и яркая ин­дивидуальность.