Человек — вот правда! Надо уважать человека!

М. Горький

 

Вряд ли кто-то станет спорить, что Горький — гуманист и великий писатель, прошедший большую школу жизни. Его произведения написаны не в угоду читающей публике — в них отражены правда жизни, внимание и любовь к человеку. И с полным правом это можно отнести к его пьесе "На дне", написанной в 1902 году. Она до сих пор тревожит вопросами, поставленными в ней драматургом. Действительно, что луч­ше — истина или сострадание?

Если бы вопрос был сформулирован несколько иначе — правда или ложь, я бы ответила однозначно: правда. А вот истину и сострадание невозможно сделать понятиями взаи­моисключающими, противопоставив одно другому; наоборот, вся пьеса — это боль за человека, это правда о человеке. Другое дело, что носителем истины является Сатин, картеж­ник, шулер, сам далекий от того идеала человека, который он искренне и с пафосом провозглашает: "Человек! Это — вели­колепно! Это звучит... гордо!"

Ему противопоставлен Лука — добрый, сострадательный и "лукавый", сознательно навевающий "сон золотой" исстра­давшимся ночлежникам. А рядом с Лукой и Сатиным есть еще один человек, который тоже спорит об истине и сострада­нии, — сам М. Горький.

Именно он, как мне кажется, является носителем истины и сострадания. Это вытекает из самой пьесы, из того, как она была восторженно принята зрителями. Пьесу читали в ноч­лежке, босяки плакали, кричали: "Мы хуже!" Целовали и об­нимали Горького. Современно звучит она и сейчас, когда на­чали говорить правду, но забыли, что такое милосердие и со­страдание.

Итак, действие происходит в ночлежке Костылевых, пред­ставляющей собой "подвал, похожий на пещеру", под "тяже­лыми каменными сводами", где царит тюремный полумрак. Здесь влачат жалкое существование босяки, попавшие "на дно жизни", куда их безжалостно выбросило преступное об­щество.

Кто-то очень точно сказал: "На дне" — это потрясающая картина кладбища, где заживо похоронены ценные по своим задаткам люди". Нельзя без внутреннего содрогания видеть нарисованный драматургом мир нищеты и бесправия, мир злобы, разобщенности, мир отчуждения и одиночества, слы­шать крики, угрозы, насмешки. Герои пьесы потеряли про­шлое, они не имеют настоящего, только Клещ верит, что вы­рвется отсюда: "Вылезу... кожу сдеру, а вылезу..." Теплится слабая надежда на другую жизнь с Наташей у вора, "ворова сына" Васьки Пепла, мечтает о чистой любви проститутка Настя, правда, ее мечты вызывают у окружающих злобную насмешку. Остальные смирились, покорились, не думают о будущем, потеряли всякую надежду и окончательно осознали свою ненужность. А по сути, все обитатели погребены здесь заживо.

Жалок и трагичен Актер, спившийся, забывший свое имя; раздавленная жизнью, терпеливо страдающая Анна, находящаяся при смерти, не нужна никому (муж ждет ее кончины как освобождения); умный Сатин, бывший теле­графист, циничен и озлоблен; ничтожен Барон, который "ничего не ждет", у него "все уже в прошлом"; равнодушен к себе и другим Бубнов. Беспощадно и правдиво рисует Горький своих героев, "бывших людей", пишет о них с болью и гневом, сочувствует им, попавшим в жизненный тупик. Клещ в отчаянии заявляет: "Работы нет... силы нет! Вот — правда! Пристанища... пристанища нету! Издыхать надо... вот она правда!.."

Вот к этим, кажется, равнодушным к жизни и себе людям и приходит странник Лука, обращаясь с приветствием: "Доб­рого здоровья, народ честной!" Это к ним-то, отвергнутым, от­рекшимся от всякой человеческой морали!

К беспаспортному Луке у Горького отношение однознач­ное: "И вся философия, вся проповедь таких людей — мило­стыня, подаваемая ими со скрытой брезгливостью, и звучат под этой проповедью слова тоже нищие, жалобные".

И все-таки хочется разобраться в нем. Так ли он нищ, и что им движет, когда он проповедует свою утешительную ложь, верит ли сам в то, к чему призывает, жулик ли он, шарлатан, пройдоха или искренне жаждущий добра че­ловек?

Пьеса прочитана, и, на первый взгляд, появление Луки принесло ночлежникам только вред, зло, несчастье, гибель. Он исчезает, исчезает незаметно, но иллюзии, которые он заро­нил в опустошенные сердца людей, делают их жизнь еще бо­лее безотрадной и страшной, лишают их надежды, погружают во мрак их истерзанные души.

Давайте еще раз проследим, что движет Лукой, когда он, внимательно присмотревшись к босякам, для каждого нахо­дит слова утешения. Он чуток, добр к тем, кто нуждается в помощи, и вселяет в них надежду. Да, с его появлением под сводами мрачной ночлежки поселяется надежда, прежде по­чти незаметная на фоне брани, кашля, рычания, стонов. И лечебница для пьяниц у Актера, и спасительная Сибирь для вора Пепла, и настоящая любовь для Насти. "Все ищут люди, все хотят — как лучше... дай им, Господи, терпенья!" — ис­кренне говорит Лука и добавляет: "Кто ищет — найдет... Помогать только надо им..."

Нет, не корысть движет Лукой, не жулик и не шарлатан он. Это понимает даже циничный, никому не верящий Буб­нов: "Вот — Лука... много он врет... и безо всякой пользы для себя..." Непривычный к сочувствию Пепел допытывает­ся: "Нет, ты скажи — зачем ты все это..." Наташа его спра­шивает: "Отчего ты — такой добрый?" А Анна просто про­сит: "Говори со мной, милый... Тошно мне".

И становится понятно, что Лука — человек добрый, искренне желающий помочь, вселить надежду. Но вся беда в том, что это добро построено на лжи, обмане. Искренне желая добра, он прибегает ко лжи, считает, что земная жизнь не может быть другой, поэтому и уводит человека в мир иллюзий, в несуществующую праведную землю, веря, что "не всегда правдой душу вылечить". И если изменить жизнь нельзя, то можно хотя бы изменить отношение человека к жизни.

Интересно, а каково же отношение Горького к своему герою в пьесе? Современники вспоминают, что лучше всего писателю удавалось чтение роли Луки, а сцена у постели умирающей Анны вызывала у него слезы, а у слушате­лей — восторг. И слезы, и восторг — результат слияния автора и героя в порыве сострадания. И не потому ли . Горький так яростно спорил с Лукой, что старик был частью его души?!

Но Горький выступает не против утешительства само­го по себе: "Основной вопрос, который я хотел поставить, это — что лучше: истина или сострадание? Нужно ли доводить сострадание до того, чтобы пользоваться ложью, как Лука?" То есть истина и сострадание — понятия, не исключающие друг друга.

От правды, которую осознает Клещ: "Жить — дьявол — жить нельзя... вот она — правда!..", уводит Лука, говоря: "Она, правда-то, может, обух для тебя..." Но разве можно обу­хом исцелить? Старик считает: "...Жалеть людей надо!.. Я те скажу — вовремя человека пожалеть... хорошо бывает!" И рассказывает, как пожалел и спас ночных разбойников-гра­бителей. Бубнов же противостоит упрямой, светлой вере Луки в человека, в спасительную силу жалости, сострадания, добра: "По-моему — дам всю правду, как она есть! Чего стеснять­ся?" Для него правда — жестокий, убийственный гнет бесче­ловечных обстоятельств, а правда Луки такая непривычно жизнеутверждающая, что забитые, униженные ночлежники не верят в нее, принимая за вранье. А ведь в своих слушателей Лука хотел вдохнуть веру, надежду: "Во что веришь, то и есть..."

Лука несет людям истинную, спасительную, человеческую веру, смысл которой уловил и облек в знаменитые слова Са­тин: "Человек — вот правда!" Лука думает, что словами, жа­лостью, состраданием, милосердием, вниманием к человеку мож­но поднять его душу, чтобы самый последний вор понял: "Лучше надо жить! Надо так жить... чтобы самому себя мож­но... было уважать..." Таким образом, не существует для Луки вопроса: "Что лучше — истина или сострадание?" Для него истинно то, что человечно.

Тогда почему же так безнадежно трагичен финал пьесы? Хотя мы слышим, что о Луке говорят, он вдохновил Сатина на пламенную речь о прекрасном и гордом человеке, но тот же Сатин равнодушно бросает Актеру на его просьбу помо­литься за него: "Сам молись..." И ему, навсегда уходящему, после своего страстного монолога о человеке кричит: "Эй, ты, сикамбр! Куда?". Жуткой кажется его реакция на смерть Актера: "Эх... испортил песню... дур-рак!"

Страшно, что бесчеловечное общество убивает и калечит человеческие души. Но главное в пьесе, на мой взгляд, то, что Горький заставил современников еще острее почувство­вать несправедливость общественного устройства, которое уничтожает людей, губит их, заставил задуматься о человеке, его свободе.

А какие нравственные уроки извлекли мы? Надо жить, не мирясь с неправдой, несправедливостью, ложью, но не погубить в себе человека с его добротой, состраданием и милосердием. Мы чаще нуждаемся в утешении, но без пра­ва говорить правду человек не может быть свободен. "Че­ловек — вот правда!" И ему выбирать. Человеку всегда нужна реальная надежда, а не утешительная ложь, даже если она во спасение.