Декадентство Л. Андреева и романтизм М. Горького 'сде­лали взгляды писателей на взаимоотношения мужчины и женщины, на возникновение животных инстинктов в чело­веке полярными.

Сюжеты обоих рассказов развиваются в диаметрально противоположных направлениях. В начале «Бездны» Л. Андреева мы видим влюбленную пару. Зиночка и Немовецкий полны надежд на будущее, мечтают о жертвенной любви и, может быть, считают, что любят друг друга. Этому способствует и великолепный пейзаж, их окружающий. На­чало, как мы видим, вполне романтическое. Но совершенно вдруг сюжет делает резкий поворот — и позолота, лак сенти­ментальности слетают, обнажая бездны человеческой души. «Бездна!» Выходят на поверхность все низменные животные инстинкты подсознания — и образованный молодой человек падает ниже бродяг, уподобляется зверю, сохраняя лишь одно человеческое качество — «способность лгать». Да... Глубины подсознания пугают, даже сам человек порой не знает, на что он способен...

М. Горький идет совершенно от другого постулата. Атмо­сфера начала рассказа «Страсти-мордасти» настраивает на разврат, грязь, падение, но неожиданная коллизия — и ро­мантические чувства возникают там, где их, казалось бы, быть не может. На дне жизни человек не опускается до со­стояния животного, а даже возвышается до сострадания, до помощи слабому, до великодушия.

Мы видим зеркальное отражение фабул — М. Горький находит романтизм на «окраинах жизни», а Л. Андреев по­казывает страшные бездны души обычного человека. Наду­манные этические нормы человечества лишь прикрывают его порочные желания, его развращенную сущность. Люди не умеют любить и понимать друг друга... Печорин говорил, что женщина подобна цветку — подышать «ароматом досы­та, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет...». В каж­дом мужчине подсознательно дремлет уверенность, что это правда, что именно так и нужно поступать: и невинная, на­ивная Зиночка втоптана в грязь...

Я не думаю, что людям нравится, когда о них говорят правду, показывают самые замусоренные, засаленные уголки их души... Думается, что читающей Россией не был ни понят, ни принят этот рассказ. Психологи никогда не были в почете у народной массы. Но интеллектуалы поняли, что «жизнь подтверждает самые мрачные фантазии автора» (Горький). И я, исходя даже из моего семнадцатилетнего опыта, могу подтвердить это. Кто-то из «современных вели­ких» сказал, что человеческая душа — помойная яма жизни... Это — так?! Так! Так...

Мы же, люди, часто не желаем этого сознавать, всячески отрицаем свою низость, тем не менее (увы — часто!) с упое­нием бросаемся в нее, ища упоения в пороке...

Глубины человеческой души волновали русскую литера­туру еще в XIX веке, литературу — психологию. Вспомина­ются сразу Тютчев и Достоевский с их проникновением в «бездны». Достоевский изучал глубины души человеческой, отыскивая в них самое страшное, на что хотелось бы за­крыть глаза, но что существует независимо от нашего созна­ния и желаний. В страшных образах Свидригайлова, Рого­жина, даже Раскольникова, по сути, не должно быть ничего страшного — это обыкновенные люди... У них есть голова, руки, ноги, но их психика вскрыта писателем-психологом и — «хаос шевелится»...

В понимании Ф. Тютчева бездна — весь мир, вся вселен­ная, включая человека с его стремлениями, желаниями, по­требностями... «Нет преград меж ей и нами — Вот почему нам ночь (хаос!) страшна». Страшно заглянуть в мир, в себя — страшно!!!