Иннокентий Анненский писал: «Любовь — это не покой, она должна иметь нравственный результат, прежде всего для любящих».

В романе «Обломов» любовь — основа. Это чувство разви­вает души и сердца героев, раскрывает характеры, показывает героев в развитии.

Мы видим в жизни Обломова одно и то же чувство — любовь. Но с какими разными началами, стремлениями.

Любовь Ольги Ильинской духовная, «оживляющая», нрав­ственная, — следовательно, должен быть нравственный ре­зультат. Но любовь эта — мечта, предмет любви Ольги — образ Обломова в будущем, а не настоящий Обломов. Ольга руково­дит чувствами Ильи Ильича, направляет их в нужное ей русло. Ольга — человек тонкой духовной и нравственной организа­ции, человек, который идет по пути долга и уважения, человек, который не знает бурных и разрушающих страстей. Она про­граммирует, мечтает, что «он будет жить, действовать, благо­словлять жизнь и ее. Возвратить человека к жизни — сколько славы доктору, когда он спасет безнадежного больного! А спас­ти нравственно погибающий ум, душу?..

Она даже вздрагивала от гордого радостного трепета; счи­тала это уроком, назначенным свыше».

Добролюбов и Писарев приветствуют Ольгу Ильинскую, как образ «новой, мыслящей женщины, устремленной в буду­щее».

Анненский же, говоря о чувстве Ольги к Обломову, пишет следующее: «Ольга — миссионерка умеренная, уравновешен­ная. В ней не желание пострадать, а чувство долга... Миссия у нее скромная — разбудить спящую душу. Влюбилась она не в Обломова, а в свою мечту. Робкий и нежный Обломов, кото­рый относится к ней так послушно и так стыдливо, любил ее так просто, был лишь удобным объектом для ее девической мечты и игры в любовь». Да, Ольга знает другой путь, путь нравственный, основанный на уважении, а это значит, что надежный.

Ольга из любопытства посмотреть, есть ли у Обломова душа, спела и затронула живые струны. Ведь прекрасное было доступно им, так как у Обломова была живая душа и чуткое, теплое сердце.

Обломов влюбляется в Ольгу. Это чувство такое неуклю­жее, незнакомое, такое неоформленно детское, такое послуш­ное, стыдливое, чувство благоговения. Мысли Обломова пута­ются, сбиваются, в него вливается что-то новое, живое. Он смотрит на Ольгу, «как смотрят в бесконечную даль, в бездон­ную пропасть, с самозабвением, с негой». Обломов оживляется, встряхивается, мозг начинает работать и чего-то искать.

У Ольги же все наоборот. В силу своей нравственности, окрыленной мечтой, которая заключается в «оживлении» Об­ломова, она взрослеет, детскость исчезает, чувства оформля­ются, она «перерастает» Илью Ильича и берет на себя трудную роль — роль «путеводной звезды». Ольга пытается «поставить Обломова на ноги», научить действию, вывести из покоя и лености. Все это просчитывается в голове Ольги, и поэтому-то, наверное, на многие вопросы чувств она пытается найти ответы в своей голове.

Обломову же новое чувство незнакомо. Он путается, теря­ется, стыдится. Он любит Ольгу сердцем, любит нежно, по­слушно, стыдливо. Его душа пробуждается, потому что живая. Он черпает что-то из Ольги, и сердце его начинает биться, а мозг работать. Ольга вливает в него энергию, любовь к дейст­вию, которые заставляют его работать, думать, читать, зани­маться хозяйством, мысли его постепенно начинают офор­мляться. Хотя иногда еще в него вползает «червь неувереннос­ти и лености» и опять хочется спрятать голову под крыло, но Ольга вновь вливает в него надежду, не бросает его, а мягко, по-матерински направляет и наставляет, и Обломов опять живет, опять работает, опять самостоятельно пытается решать. Ольга всегда на «страже», всегда поможет, всегда научит. Но часто в мечтах Обломова вставала идиллическая картина: Об-ломовка, все хорошо, спокойно вокруг, большой дом, где по­койно живут он, Илья Ильич, и Ольга, а вокруг бегают дети, и нет в этом уголке ни волнений, ни движения, но лишь спо­койствие, умеренность и тишина.

И вот оно, это противоречие!!! Ольга видит в своих мечтах

деятельного и активного человека, а Обломов — все ту же идиллическую картинку, то есть «они выдают то, что говорит сердце, а голос сердца проходит через воображение». Только, увы, воображают они по-разному. Обломов не учится любить, не понимает, чего хочет от него Ольга, а стремится к своей идиллии, пытаясь поскорее покончить с «требованиями Ольги».

И Обломов постепенно понимает, что что-то в этой любви потерялось, что она потускнела. В силу его идиллического воспитания любовь Ольги для него превратилась из «радуж­ной» в «требующую». Он тяготится ею: Обломов начинает чаще обедать дома, ездить в театр не по зову души, которая должна иметь нравственную подпитку, а по требованию Ольги, он хочет поскорее со всем этим покончить и впасть в леность, дремоту и спокойствие. Илья Ильич говорит себе: «Ах, скорей бы кончить да сидеть с ней рядом, не таскаться такую даль сюда! А то после такого лета да еще видеться урывками, ук­радкой, играть роль влюбленного мальчика... Правду сказать, я бы сегодня не поехал в театр, если б уж был женат: шестой раз слышу эту оперу...»

Гармония отношений Ольги и Обломова нарушена. У них даже со временем иссякают темы для разговоров.

И происходит разрыв. С одной стороны, из-за идилличес­кого воспитания Ильи Ильича, его вечной тяги к покою и тишине, а с другой стороны, по его собственной вине. Обломов "сам виноват. Он не оценил, не понял. Анненский писал по поводу этого разрыва следующее: «Ольга — девушка с боль­шим запасом здравого смысла, самостоятельности и воли, глав­ное. Обломов первый, конечно, понимает химеричность их романа, но она первая его разрывает. Гармония романа кон­чилась давно, да она, может, и мелькнула всего на два мгно­вения в сиреневой ветке; оба, и Ольга и Обломов, переживают сложную внутреннюю жизнь, но уже совершенно независимо друг от друга; в совместных отношениях идет скуч­ная проза.

Нужен был какой-нибудь вздор, чтобы оборвать эти совсем утончившиеся нити».

Тот же Анненский пишет по поводу Ольги: «Любовь — это не покой, она должна иметь нравственный результат, прежде всего для любящих. Так понимает это Ольга». Но у Обломова свое понимание.

И в своем последнем разговоре с Обломовым Ольга говорит: «...Я слишком понадеялась на свои силы... Не о первой моло­дости и красоте мечтала я: я думала, что я оживлю тебя, что ты можешь еще жить для меня, — а ты давно уже умер. Я не предвидела этой ошибки, я все ждала, надеялась!..»

Но для Обломова эта любовь навсегда останется в сердце. И он будет вспоминать ее как что-то светлое, ясное, чистое. Это была духовная любовь. Эта любовь была лучом света, она пыталась пробудить душу и развить ее. И Обломов понимает причину разрыва. Это — обломовщина. Но у него нет сил со­противляться ей. И Илья Ильич вскоре засыпает духовно, а потом и физически.

А какова же любовь Агафьи Матвеевны Пшеницыной? И любит ли ее Обломов?

Пшеницына — другой тип женщины. У нее другое воспи­тание, другой образ мыслей. Она простая, вся душа ее сосре­доточена в хозяйстве. Агафья Матвеевна добрая, верная жена, но к будущему героя не ведущая.

Пшеницына любит Обломова без всякой внешней идеи, принимая его таким, каков он есть. Она любит человека, а не личину и не будущего Илью Ильича. И ее любовь намного естественней, задушевней и проще. Агафья Матвеевна просто добрая, преданная, заботливая. И любовь свою она выражает, как может, как позволяет ей ее воспитание: штопает рубашки, печет пироги. Она по-своему старается облегчить жизнь Обломову и делает для этого все, что может. В ее понимании, если человек накормлен, то он счастлив, и мы не можем осуждать ее за это. Каждый по-разному понимает счастье. Гончаров пишет о чувствах Пшеницыной: «Она так полно и много лю­била Обломова; любила Обломова — как любовника, как мужа и как барина; только рассказать она это не могла никому. Да и никто и не понял бы ее вокруг. Где бы она нашла язык? В лексиконе братца, Тарантьева, невестки не было таких слов, потому что не было понятий.

Да, у Агафьи Матвеевны не было высоких идей, но ей было дано умение просто любить. Возможно, что она была исклю­чением в своей среде, так как она обрела понятие, понятие такого чувства, как любовь. Просто выразить его не умела по-другому, кроме как печь пироги. Но главное в том, что оно было ей доступно».

Критик Григорьев в 1859 году писал: «Обломов выбрал Агафью Матвеевну не потому, что у ней локти соблазнительны и что она хорошо готовит пироги, — а потому, что она гораздо больше женщина, чем Ольга. Если Штольц антипод Обломова, то Пшеницына в такой же степени антипод Ольги, «головной», рассудочно-экспериментальной любви которой противопостав­лено душевно-сердечная любовь, о которой можно сказать, что она «стара, как мир». Женитьба на Агафье Матвеевне — это соединение обломовского образа и духа жизни».

А что же Обломов? Что же для него Пшеницына? Чувство это не духовное, оно не перерождает «героя, не затрагивает» в нем духовное, а скорее является физической, в нем нет «нрав­ственной искры». А потому быт Агафьи Матвеевны так близок к его идиллии, а сама она такая простая, не требует ничего.

Все это расслабляет, успокаивает, Обломов постепенно засы­пает, на него часто находит «тупая задумчивость».

И отношение Обломова к Пшеницыной совсем другое — физическое. Если Ольга — это ангел, на которого он смотрит с благоговением, то на Агафью Матвеевну он смотрит, как «на горячую ватрушку». И он сам не смеет сравнивать чувства к Ольге и к Агафье Матвеевне, говоря, что любовь Ольги можно сравнить только с жизнью в раю.

И мир Пшеницыной — это продолжение того, обломовско­го мира. Здесь, на Выборгской стороне, живя с доброй, хорошей женщиной, простой и заботливой, Обломов находит «тот покой, довольство и безмятежную тишину».

В романе написано : «...Вглядываясь, вдумываясь в свой быт и все более и более обживаясь в нем, он наконец решил, что ему некуда больше идти, нечего искать, что идеал жизни осуществился... Он смотрел на настоящий свой быт, как про­должение того же обломовского существования... И здесь, как в Обломовке, ему удавалось дешево отделаться от жизни, вы­торговать у ней и застраховать себе покой».

В жизни Обломова одна любовь была духовная, которая пыталась зажечь в нем жизнь, действие, то есть с «нравствен­ной искрой». А другая была любовью физической. Это чувство не продвигало его нравственного, духовного развития, ничего не требовало.