Когда открываешь наугад книжку бунинских стихотворе­ний, лениво перебирая глазами строчки, и знакомые образы как всегда хороши и свежи, будто впервые встречаешь их: и грусть, разлитая на закате, и «лес, точно терем расписной», и простые, но глубокие и звучные рифмы — «весна — грустна», «день — деревень», «подвода — свобода», кажется, что ничего уже лучше не может быть. Разве способна проза выразить по­добное?

 

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной...

Срок настанет — Господь сына блудного спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забудется все — вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав —

И от сладостных слез не успею ответить,

К милосердным коленям припав.

 

Откуда ей, прозе, набрать столько музыки и колдовства. Она — другой жанр искусства. В ней и дышится и думается по-другому. И было бы все верно, когда бы не поэт ее сочинял, когда бы не одни и те же образы и знаки щедро развеял он по страницам.

Часто говорят о неповторимой бунинской интонации, о му­зыке в его рассказах, говорят так, как принято говорить о стихах. А разве можно по-другому, когда такое написано: «Помню большой, весь золотой подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и — запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести».

Конечно — это проза, очень хорошо и красиво написанная проза, но вот та же тема:

 

В соломе, возле печки, на полу

Лежала груда яблок, паутины

Под образом качалися в углу,

А у стены темнели клавесины.

 

Не приходит в голову говорить: «Это написано так, а не по-другому, лучше или хуже». «Антоновские яблоки» и «За­пустение» сделаны одинаково прекрасно, и понятно, что это не главное. Важнее то, что у Бунина стирается понятие жан­ровой принадлежности. Могучая и меланхолическая энергия гения создает собственную бунинскую литературу. В ней, кроме зримо ощутимой личности автора, присутствует огра­ниченный набор образов; и чаще всего это ветшающая усадьба, в заросшем саду кленовая, липовая или березовая аллея, она ведет к реке или пруду, две-три скамейки, а на заднике — время года. Чаще всего осень, реже — весна или лето. И еще: деревня, поле за нею и лес.

Вспомним, как в «Антоновских яблоках» герой проживает в своих воспоминаниях длинную и трогательную усадебную осень. С охотами, обедами, библейскими образами крестьян из богатых Выселок. А какие красивые, загорелые, с обветрен­ными лицами люди собираются у Арсения Семеныча: в под­девках и длинных сапогах, раскрасневшиеся после обеда и «шумных разговоров». А сад после дождя: «Но зато как красив он был, когда снова наступила ясная погода, прозрачные и холодные дни начала октября, прощальный праздник осени!» А вот те же образы, то же настроение, та же музыка:

 

Я в холодный обнаженный сад пойду

Весь рассеян по земле его наряд,

Бирюзой сияет небо, а в саду

Красным пламенем настурции горят.

 

Складывается впечатление, что Бунину было несущественно, в какой форме реализовать эстетическое чувство, пережи­тое им. Стихи и проза у него не соперники. Как андрогин: они единое, абсолютное и совершенное. Содержательной и значимой для Бунина была не проблема: поэзия — проза, а то, что и поэзия и проза не хотят иметь ничего общего с реальностью как историей. Его повести и рассказы, его стихи — все это лишь воспоминание о «золотом веке», где прожить осень — прожить жизнь. Где все хорошо. И то, что было, и то, что есть: «Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб. Эти дни были так недавно, а меж тем мне кажется, что с той поры прошло чуть не целое столетие. Перемерли старики в Выселках, умерла Анна Герасимовна, застрелился Арсений Семеныч... Наступает царство мелкопоместных, обедневших до нищенства. Но хороша и эта нищенская мелкопоместная жизнь. Уже кончается осень. Зазимок, первый снег!» А вот поэтическая ипостась образа:

 

Первый утренник — предвестник зимних дней,

Но сияет небо ярче с высоты,

Сердце стало и трезвей и холодней.

Но как пламя рдеют поздние цветы.

 

Эстетика Бунина неотделима от прозы. Их жанровое свое­образие выполняет исключительно служебную задачу: сделать абсолютной достоверность той духовной реальности, с которой имеет дело автор. Они, как два зеркала, отражают некий мыс­ленный образ мира, его события и его собственную историю. Изображения эти дополняют друг друга, испытывают взаим­ное влияние, подчиняясь при этом законам собственного жанра. Для Бунина такой тип отношения к литературе есте­ствен, как дыхание. Его произведения — воспоминания, его знаковая система однородны и стабильны на протяжении жизни. Его первый рассказ так же хорош, как и последний, и так же хорошо их объединяют и дополняют, доводя до пре­дельной красоты звучания, стихи, писавшиеся им всю жизнь.

 

Опять холодные седые небеса,

Пустынные поля, набитые дороги,

На рыжие ковры похожие леса,

И тройка у крыльца, и слуги на пороге...