В повести «Суходол» И. А. Бунин рисует безумную российскую действительность, которая порождает рус­скую душу, полную причудливых контрастов: то щед­рую и отзывчивую, то безудержную и страстную.

Как писал позже сам Иван Алексеевич, «Суходол» относится к произведениям, «резко рисовавшим рус­скую душу, ее своеобразные сплетения, ее светлые и темные, но почти всегда трагические основы».

Удивительно уже то, какими страстными привер­женцами Суходола были его обитатели. Так, дворовая девушка Наталья «целых восемь лет отдыхала... от Су­ходола, от того, что заставил он ее выстрадать», но все-таки при первой же возможности возвращается туда. «Барышня» тетя Тоня прозябала в нищете, в бедной крестьянской избе, но не допускала даже мысли о жиз­ни в другом месте, хотя «и счастья, и разума, и облика человеческого лишил ее Суходол». Глубоко тоскует по родным местам беззаботный и легкомысленный Аркадий Петрович. «Один, один Хрущев остался теперь в свете. Да и тот не в Суходоле!» — говорит он.

В чем же причина такой сильной привязанности к этому глухому месту, к «...голому выгону, к избам и оврагам, и разоренной усадьбе Суходола»? Писатель объясняет это особенностью «суходольской» души, над которой огромную власть имеют воспоминания, очарование степных просторов и древняя семействен­ность. В повести показаны кровные и тайные узы, «не­законно» связывающие дворовых и господ. Все, в сущ­ности, родственники в Суходоле. «...Кровь Хрущевых мешалась с кровью дворни и деревни спокон веку». Со­гласно семейным преданиям, в жилах дедушки Петра Кирилловича течет не только кровь, знатных и леген­дарных предков, «людей вековой литовской крови да татарских князьков». Лакей Герваська является его не­законным сыном, а Наталья, нянька молодых господ Хрущевых, воспринимается ими как истинно родной человек. Может, поэтому так причудливо переплета­ются в характере суходольцев вспыльчивость, доходя­щая до неистовства, и отходчивость, крайняд жесто­кость и мягкость, сентиментальность, мечтательность. Быт тоже оказал свое влияние на душевное состояние людей. Даже дом сухо дольский был сумрачен и стра­шен: темные бревенчатые стены, темные полы и потол­ки, темные тяжелые двери, черные иконы, которые жутко озарялись сполохами и отблесками молний в не­настные грозовые ночи. «По ночам в доме было страш­но. А днем — сонно, пусто и скучно». Даже заветная дедовская икона святого Меркурия, «мужа знатного», обезглавленного врагами, вызывает страх: «И жутко было глядеть на суздальское изображение безглавого человека, державшего в одной руке мертвенно-синева­тую голову в шлеме, а в другой икону Путеводительницы, — на этот, как говорили, заветный образ дедушки, переживший несколько страшных пожаров, расколов­шийся в огне, толсто скованный серебром и хранивший на оборотной стороне своей родословную Хрущевых, писанную под титлами».

Вокруг барского дома широко раскинулась деревня — «большая, бедная и беззаботная». Жители ее «все в господ» — не отличаются хозяйственностью и практичностью. На них тоже оказали влияние упадок и вырождение помещичьей жизни, ненормальность ее. Быт Суходола — уродливый, праздный и расхлябан­ный, мог располагать только к безумию. Так, потомки господ Хрущевых узнают из рассказов своей няни На­тальи, что «...сумасшедший дед наш Петр Кириллыч был убит в этом доме незаконным сыном своим Герваськой, другом отца нашего и двоюродным братом На­тальи; узнали, что давно сошла с ума — от несчастной любви — и тетя Тоня; ...узнали, что сходила с ума и Наталья, что еще девчонкой на всю жизнь полюбила она покойного дядю Петра Петровича, а он сослал ее в ссылку, на хутор Сошки...»

Не удивительно, что Горький назвал повесть «Сухо­дол» одной «из самых жутких русских книг». Это по­весть о сокрушительных страстях, тайных и явных, безгрешных и порочных. Против этих страстей бес­сильны любые доводы рассудка, они всегда разбивают жизни.

«Любовь в Суходоле необычна была. Необычна бы­ла и ненависть». Вот дедушка Петр Кириллович, впав­ший в детство и доживающий свои дни в тихом поме­шательстве. Романтики из дворовых объясняли его слабоумие любовной тоской по умершей красавице же­не. Погибает Петр Кириллович внезапно и нелепо от руки своего незаконного отпрыска Герваськи, страшно­го человека, которого боятся и дворовые, и сами госпо­да. «У господ было в характере то же, что и у холопов: или властвовать, или бояться».

Следующей жертвой роковых страстей стала дочь Петра Кирилловича — барышня Тонечка. Влюбившись в товарища брата, она «тронулась» и «обрекла себя в невесты Иисусу сладчайшему». Жила, переходя от тупого равнодушия к приступам бешеной раздражи­тельности. Но и в ее безумии все видели что-то мисти­ческое и страшное. «Уже все понимали теперь: по но­чам вселяется в дом сам дьявол. Все понимали, что именно, помимо гроз и пожаров, с ума сводило барышню, что заставляло ее сладко и дико стонать во сне, а затем вскакивать с такими ужасными воплями, перед которыми ничто самые оглушительные удары грома».

Доживала свои дни барышня в крестьянской избе, заставленной обломками старой мебели, заваленной черепками битой посуды, загроможденной рухнувшим на бок фортепьяно». На этом фортепьяно юная Тонеч­ка, смуглая и черноглазая, в платье из оранжевого щелка, когда-то играла для Него...

Трагически сложилась и судьба Натальи, дворовой девушки. Не удивительно — ведь Суходол присушил ее душу, овладел всей ее жизнью. А самым прекрас­ным и удивительным в ее жизни была любовь к барину Петру Петровичу, которую она пронесла до конца сво­их дней. Со сказочным аленьким цветочком сравнивает ее сама Наталья. Но не суждено цвести аленькому цве­точку в Суходоле. Сказка кончилась очень скоро, кон­чилась стыдом и позором: «Аленьким цветочком, рас­цветшим в сказочных садах, была ее любовь. Но в степь, в глушь, еще более заповедную, чем глушь Суходола, увезла она любовь свою, чтобы там, в тиши­не и одиночестве, побороть первые, сладкие и жгучие муки ее, а потом надолго, навеки, до самой гробовой до­ски схоронить ее в глубине своей суходольской души».

Душу Натальи Бунин называет «прекрасной и жал­кой». Наверное, красота ее внутреннего мира в том, что она способна на глубокие и благородные чувства. Хотя Петр Петрович жестоко поступил с ней, она не затаила злобу, а пронесла свою любовь через всю жизнь. Нет у нее зла и на барышню, которая «измывается» над ней: то говорит, как с равной, то набрасывается за ма­лейшую провинность, «жестко и с наслаждением» вы­рывая ей волосы. Но Наталья не испытывает ненависть к своей мучительнице. Более того, она «души в ней не чает», жалеет ее, считает себя ответственной за нее, ее нянькой и подругой. Наталья готова разделить несча­стную судьбу барышни: «...видно, на роду написано ей погибать вместе с барышней», «...сам Бог отметил их с барышней губительным перстом своим». Наверное, это одна из особенностей славянской души — стремление к самопожертвованию, к страстной самоотвержен­ной любви, покорности и даже обожанию своих обидчи­ков. Точно так же дедушка Петр Кириллович и Арка­дий Петрович любят Герваську, который издевается над ними, ведет себя грубо и дерзко.

Эти чувства трудно объяснить. Они не поддаются логике и здравому смыслу. Немец, англичанин или француз не смог бы вести себя так, может быть, поэто­му и возник миф о загадочной русской душе.

Для обитателей Суходола характерны также фата­лизм — «чему быть, тому не миновать» — и религиоз­ность.

У барышни Антонины религиозность носит истери­ческий оттенок, чем-то напоминающий кликушество. Наталье же вера в Бога приносит покорность и смире­ние перед судьбой: «У Бога всего много». У прохожих богомолок она научилась терпению и надежде, безро­потному принятию всех жизненных испытаний. После того, что ей пришлось пережить, она охотно берет на себя роль «чернички, смиренной и простой слуги всех»: «И так как любят суходольцы играть роли, внушать се­бе непреложность того, что будто бы должно быть, хотя сами же они и выдумывают это должное, то взяла на себя роль и Наташка». Наверное, из-за этой безропот­ной покорности, безволия, непротивления судьбе Бу­нин и считает жалкой душу этой женщины.

По мнению писателя, уродства российской действи­тельности вызывают к жизни бездны русской души. Бунин не навязывает эту мысль, она напрашивается сама. Почему столько страданий приходится перенести обитателям Суходола, почему так нелепо и трагически складываются их судьбы и так же нелепо и страшно они умирают? По мнению писателя, в этом повинны и вековая отсталость России, и русская непроходимая лень, и привычка к дикости. Позже он писал: «Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность, — вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко! Это род нервной болезни...»

Слабы, «жидки на расправу» оказались суходольцы, потомки степных кочевников. Быстро обнищал, выро­дился и начал исчезать с лица земли их род. Их дети и внуки застали уже не жизнь, а предания, воспомина­ния о ней. Чужим стал для них степной край, ослабела связь с бытом и сословием, из которого они вышли. Возможно, это и к лучшему. В них, молодых, заключа­лись все надежды России, стремление к переменам и к лучшей жизни.