«Архипелаг ГУЛАГ» был написан А. И. Солженицы­ным между 1958 и 1967 годами и стал составной частью потока документальной литературы в послесталинскую эпоху. В «Послесловии» к этому произведению автор признал: «Эту книгу писать бы не мне одному, а раз­дать бы главы знающим людям... Уж я начинал эту книгу, я и бросал её... Но когда вдобавок к уже собран­ному скрестились на мне еще многие арестантские письма со всей страны — понял я, что раз дано все это мне, значит я и должен».

Сам автор «Архипелага» определил его жанр и спо­соб изображения в нем истории как «опыт художест­венного исследования». Солженицын предлагает нам воспринимать эту книгу скорее как «художественный», чем как исторический текст. При этом он рассматрива­ет правду с точки зрения нравственного выбора.

Подтверждение этому можно найти в рассуждени­ях рассказчика в четвертой главе первого тома: «Я приписывал себе бескорыстную самоотверженность. А между тем был — вполне подготовленный палач... Пусть захлопнет здесь книгу тот читатель, кто ждет, что она будет политическим обличением. Если б это было так просто! — что где-то есть черные люди, зло­козненно творящие черные дела, и надо только отли­чить их от остальных и уничтожить. Но линия, разде­ляющая добро и зло, пересекает сердце каждого чело­века... В течение жизни одного сердца линия эта перемещается на нем, то теснимая радостным злом, то освобождая пространство рассветающему добру.

Один и тот же человек бывает в свои разные возрасты, в разных жизненных положениях — совсем разным человеком... А имя — не меняется, и ему мы приписы­ваем все. Завещал нам Сократ: познай самого себя!»

Допуская возможность того, что он сам, либо кто-нибудь из его сокамерников, либо кто-то еще мог бы стать палачом, Солженицын говорит о главном в своей книге — поиске правды и человеческой душе. Пробле­ма нравственного выбора человека — выбора между добром и злом — для Солженицына важнее любой по­литической истины.

Для раскрытия главной темы произведения Солже­ницыну понадобилось хорошо разобраться в историчес­кой обстановке, которую он описывал в «Архипелаге». Поэтому можно сказать, что во внутренней структуре этой книги переплелось личное и историческое.

Из вводной части «Архипелага ГУЛАГ» становится ясно, что многое в нем основано на личном опыте рас­сказчика — опыте одиннадцати лет заключения. Автор говорит о том, что личный опыт неотделим от истории, от пережитых событий и опыта поколения. Кроме того, свидетельства эпохи, описываемой Солженицыным, подкреплены показаниями 227 человек. Автор пишет: «Эту книгу непосильно было бы создать одному чело­веку. Кроме всего, что я вынес с Архипелага... матери­ал для этой книги дали мне в рассказах, воспоминани­ях и письмах [перечень из 227 имен]. Я не выражаю им здесь личной признательности: это наш общий друж­ный памятник всем замученным и убитым».

Эти рассказы привлекаются Солженицыным не только для большей объективности описания, но и для того, чтобы получить право говорить от имени всего по­коления. Можно сказать, что личная память Солжени­цына расширяется за счет показаний свидетелей, а они, в свою очередь, дополняются документами опи­сываемых времен (политическими манифестами, пар­тийными докладами, судебными отчетами и др.).

И все же автор «Архипелага» постоянно напомина­ет о невозможности «объективной истории». В начале четвертой главы первого тома («Голубые канты») он объясняет читателю свою точку зрения: «Мы слиш­ком страдаем, углублены в свою боль слишком, чтобы взглядом просвечивающим и пророческим посмотреть на бледных ночных катов, терзающих нас. Внутрен­нее переполнение горя затопляет нам глаза — а то какие бы мы были историки для наших мучителей!» В десятой главе («Закон созрел»), где рассказывается о процессах периода чисток, Солженицын вновь гово­рит об искаженном восприятии событий жертвами. Он пишет, что на партийных лидеров — например, на Бухарина — смотрели, как на «сверхлюдей», как на выдающихся личностей. Солженицын отвергает это, подчеркивая, что эти люди были простыми смертными, а действительно выдающиеся личности среди них встречались редко.

Множество голосов свидетелей в книге противопос­тавлены Солженицыным единогласию идеологии. Она представлена в книге прямыми цитатами из политиче­ских манифестов, документов, судебных отчетов, речей партийных деятелей, газетных статей. Эту «объектив­ную» историю мы встречаем на протяжении всего по­вествования. Солженицын гневно осуждает идеологию: «...это она дает искомое оправдание злодейству и нуж­ную долгую твердость злодею». По Солженицыну, иде­ология — это «та общественная теория, которая помо­гает ему (злодею) перед собой и перед другими обелять свои поступки, и услышать не укоры, не проклятья, а хвалы и почет».

Можно сделать вывод, что исторический взгляд Солженицына не только субъективный, но и прист­растный. Он резко выступает против духовного и физического подавления человека системой, кото­рую и обслуживает идеология. Своей ярко выражен­ной оценочностью «Архипелаг ГУЛАГ» отличается от традиционных исторических повествований. Потому что художественная правда неотделима для Солже­ницына от правды нравственной, правды о человече­ской душе, о борьбе между добром и злом, между истиной и ложью. Выбранный автором для «Архипе­лага ГУЛАГ» способ описания истории, несмотря на сильные элементы субъективности и оценочности (а может, и благодаря им?), создает у нас значитель­но большее ощущение истории, чем любой самый до­стоверный исторический источник.

«Скажут нам: что ж может литература против безжалостного натиска открытого насилия? А не за­будем, что насилие не живет одно и не способно жить одно: оно непременно сплетено с ложью, — пи­сал Солженицын. — А нужно сделать простой шаг: не участвовать во лжи. Пусть это приходит в мир и даже царит в мире, — но не через меня». Про са­мого Солженицына можно сказать, что он сделал этот «простой шаг». Он не только не участвовал во лжи, но и всем своим творчеством постарался разоб­лачить ее.