Россия богата не только безграничными простора­ми, плодородными землями, фруктовыми садами, но и незаурядными людьми, праведниками, одарёнными чи­стой, божественной энергией. Они смотрят на нас ясными глубокими глазами, будто заглядывают в душу, да так, что ничего от них не скроешь. Праведники жерт­вуют многими жизненными прелестями ради чистоты души, с радостью помогают окружающим достойно пре­одолеть все невзгоды, выйти победителем из борьбы с самим собой, духовно очиститься. И что бы о них ни говорили, сколько бы ни удивлялись их неприхотливо­сти, на русской земле всегда найдётся место таким лю­дям, ибо они проповедуют правду.

Железная дорога чёрной змейкой убегает за гори­зонт, по ней всё так же проносятся поезда, где-то быст­рее, где-то медленнее. Но «на сто восемьдесят четвёр­том километре от Москвы по ветке, что идёт к Мурому и Казани, ещё с добрых полгода после того все поезда замедляли свой ход». Нет, пути уже давно починили, и, пройдя переезд, поезд опять набирал скорость. Только машинисты знали и помнили, отчего это всё. Да Игна-тич, повествующий о той горько-нелепой трагедии от первого лица.

«Матренин двор» — это рассказ о беспощадности че­ловеческой судьбы, злого рока, о глупости советских послесталинских порядков, о жизни простых людей, далёких от городской суеты и спешки, — о жизни в со­циалистическом государстве. Этот рассказ, как замечал сам автор, «полностью автобиографичен и достоверен», отчество рассказчика — Игнатич — созвучно с отчеством А. Солженицына — Исаевич.

Действие происходит в 1956 году, через три года пос­ле смерти тирана. Люди ещё не знают, как жить даль­ше: из «пыльной горячей пустыни» бесчисленных лаге­рей они попадают «просто в Россию», чтобы навсегда затеряться где-нибудь в средней полосе — «без жары, с лиственным рокотом леса». Ещё год назад, вернувшись из неволи, человек мог устроиться разве что носилки таскать. Даже электриком на порядочное строительство его бы не взяли. А теперь извольте — можете учитель­ствовать. В отделе кадров, куда следовало обратиться по вопросу трудоустройства, «кадры уже не сидели за чёр­ной кожаной дверью, а за остеклённой перегородкой, как в аптеке». Воздух был просто наэлектризован сво­бодой. Подождёшь, пока объяснение всем твоим стран­ностям найдут, каждую букву в документах «перещупа­ют» , походят из комнаты в комнату, куда-то позвонят, — и ты трудоустроен.

В тот год быстрых перемен, когда «повелось по две — по три иностранных делегации в неделю принимать», рассказчик возвращается в новый мир из тех краёв, от­куда ещё недавно живым мало кто мог вернуться. Устро­ился он учителем в местечке, «где не обидно бы и жить и умереть», в Высоком Поле. Ночью лишь тихий шелест ветвей по крышам, днём ниоткуда не слышно радио и всё в мире молчит. Но человек нуждается каждый день в завтраке и обеде, а хлеба в Высоком Поле не пекли, да и ничем съестным не торговали. Что ж, благородные работники отдела кадров смилостивились над рассказ­чиком и направили его судьбу в Торфопродукт, куда лег­ко можно было приехать, но уехать — невозможно. В этом посёлке смешались две эпохи — «однообразные худо штукатуренные бараки тридцатых годов и, с резь­бой по фасаду, с остеклёнными верандами, домики пя­тидесятых». Но жители и тех и других в равной степе­ни вдыхали вонь и копоть из фабричной трубы. Вот куда может завести мечта о тихом уголке России! А ведь там, откуда приехал рассказчик, «дул такой свежий ветер ночами и только звёздный свод распахивался над голо­вой». Но лучше свободно вдыхать фабричные выхлопы, чем наслаждаться красотами природы за колючей про­волокой.

На торфяном посёлке скитания рассказчика не закон­чились. Судьбе было угодно, чтобы остановился он в соседней деревушке с ничего не говорящим названием — Тальново, в доме «с четырьмя оконцами вряд на холод­ную не красную сторону и с украшенным под теремок чердачным окошком». Избу построили давно и добротно, на большую семью, а жила в ней теперь одинокая женщина лет шестидесяти. Безмолвную, с кругловатым жёлтым, больным лицом — хозяйку звали Матрёна. О ней мы узнаём гораздо больше, чем о рассказчике. Эта женщина с незатейливым, деревенским именем много работала, несмотря на болезнь, работала бесплатно: «не за деньги — за палочки». Пенсию ей не платили. У Мат­рёны в избе жили колченогая кошка, подобранная из жа­лости, мыши и тараканы. «Но не потому были мыши в избе, что колченогая кошка с ними не справлялась: она как молния за ними прыгала в угол и выносила в зубах. А недоступны были мыши для кошки из-за того, что кто-то когда-то оклеил Матрёнину избу зеленоватыми обо­ями, да не просто в слой, а в пять слоев. Друг с другом обои склеились хорошо, от стены же во многих местах отстали — и получилась как бы внутренняя шкура на избе. Между брёвнами избы и обойной шкурой мыши и проделали себе ходы и нагло шуршали, бегая по ним даже и под потолком». Солженицын описывает деревен­ский быт с изрядной долей иронии. Желание выполнить работу наверняка, чтобы потом переклеивать не при­шлось, оборачивается многочисленными неудобствами для животного («кошка сердито смотрела вслед шурша­нию мышей, а достать не могла») и людей. Матрёна Ва­сильевна избу не жалела — ни для мышей, ни для тарака­нов, ибо в шуршанье мышей, непрерывном, как далёкий шум океана, шорохе тараканов не было ничего злого, не было лжи. Шуршанье было их жизнью.

Матрёна отличалась трудолюбием: вставала в четы­ре-пять утра, «тихо, вежливо, стараясь не шуршать, то­пила русскую печь, ходила доить козу, по воду ходила и варила в трёх чугунках». Наверное, жребий Матрёны был жить в то время, когда люди работали бескорыст­но, не думая о пенсии. А деньги и награды получал тот, кто о высоких результатах докладывал. Матрёна нико­му не могла отказать: без неё ни одна пахота огорода не обходилась. Денег она не брала, получала удовольствие, прилив сил от работы. Матрёнина покорность шла от сердца. Она не прислуживала, но служила окружающим, всегда была готова поделиться последним.

Матрёна Васильевна — человек не от мира сего. Её дети умерли в младенчестве, на войне без вести пропал муж. Ей долго не оформляли за него пенсию. И всё же женщина не озлобилась, осталась радушной, открытой и бескорыстно отзывчивой. Матрёна напоминает биб­лейскую героиню Марию.

Матрёна у Солженицына- — воплощение идеала рус­ской крестьянки. Её облик подобен иконе, жизнь — жи­тию святой. Её дом — сквозной символический образ рас­сказа — как бы ковчег библейского праведника Ноя, в ко­тором он спасается от потопа вместе с семьёй и парами всех земных животных — чтобы продолжить род людской.

Матрёна — праведница. Но односельчане не ведают о её утаённой святости, считают женщину просто неум­ной, хотя именно она хранит высшие черты русской ду­ховности. Подобно Лукерье из рассказа Тургенева «Жи­вые мощи», Матрёна на свою жизнь не жаловалась, Богу не докучала, ведь он и так знает, чего ей надобно.

Житие святой должно завершаться счастливой смер­тью, соединяющей её с Богом. Однако смерть героини — горько-нелепая. Брат покойного мужа, алчный старик Фаддей, принуждает Матрёну отдать ему её горницу. Безотказная Матрёна остро ощущает вину перед Фад­деем: незадолго до Первой мировой войны она стала его невестой, но, уверенная, что тот погиб на фронте, выш­ла замуж за Фаддеева брата. Потеря горницы и внезап­ная пропажа кошки предвещают гибель дома Матрёны и её смерть. Быть может, она и предчувствовала нелад­ное: боялась пожара, боялась молнии, а больше всего почему-то — поезда. Под поезд она и попала... Гибель ге­роини символизирует жестокость и бессмысленность мира, в котором она жила.

Первоначально рассказ назывался «Не стоит село без праведника» — по русской пословице. Праведница-крестьянка жила в окружении недоброжелательных и ко­рыстных колхозников. Их убогая и несчастная судьба мало чем отличалась от существования лагерных узни­ков. Они жили по искони заведённым порядкам. Даже после смерти Матрёны, сделавшей для всех так много добра, соседи не особенно переживали, хотя и плака­ли, в избу шли с детьми, будто на спектакль. «Те, кто счи­тал себя покойнице роднее, начинали плач ещё с поро­га, а достигнув гроба, наклонялись голосить над самым _лицом усопшей». Плач родственников был «своего рода политикой»: в нём каждый излагал свои собственные мысли и чувства. И все эти причитания сводились к тому, что «в смерти её мы не виноваты, а насчёт избы ещё поговорим!» Жаль, что добром, народным или своим, называет язык имущество наше. И его-то терять счита­ется перед людьми постыдно и глупо.

Рассказ «Матрёнин двор» невозможно читать без слёз. Эта грустная история праведницы-крестьянки не художественный вымысел автора. Солженицын доверя­ет жизни и её творцу — Богу больше, чем художествен­ному вымыслу. Оттого с таким сопереживанием и гор­достью читается рассказ: ведь остались ещё на земле рус­ской праведники, без которых не стоит ни село, ни го­род, ни вся земля наша.