Молиться надо о духовном: чтоб Господь

с нашего сердца накипь злую снимал.

А.И. Солженицын. «Один день Ивана Денисовича»

 

Давно известно, что русская литература — это лите­ратура вопросов. Множество проблем названо отече­ственными писателями: «Кто виноват?», «С чего на­чать?», «Что делать?». Мучительно пытаясь понять «Кто мы?» и «Что с нами происходит?», художники слова ста рались своими творениями ответить на вопросы обще­ства. Солженицын больше чем какой-либо другой рус­ский писатель отвечает на вопрос «Кто — мы нынеш­ние?» через вопрос «Что с нами происходит?». «Не ре­зультат важен... А дух! не что сделано — а как. Не что достигнуто — а какой ценой», — не устает повторять он, выявляя ложные нравственные основы общества.

Яркой чертой отечественной словесности является изображение жизни человеческой в страдании. Ведь так складывалась русская история, что выражение «смот­реть в глаза правде» мы понимаем как «смотреть в глаза страданию». Крепостничество, революция и гражданс­кая война, коллективизация, террор тридцатых годов и Отечественная война, годы культа и застоя — все это не просто жизненные эпизоды, а сама жизнь.

Через страдания человека мы постигаем страдания народа — страдания человечества. Поэтому роль насто­ящего писателя, живущего общей судьбой со своей стра­ной, — роль страдательная.

Обязательно в русской литературе появляется писа­тель, который, пересилив свою собственную страдаль­ческую судьбу, решался говорить о людском несчастье не от своего, а от народного имени.

Одним из таких творцов стал А. И. Солженицын. Не случайно, размышляя о роли художника слова, он выде­ляет в соответствии с литературными традициями XIX века два типа писателей. Один «мнит себя творцом не­зависимого духовного мира и взваливает на свои плечи акт творения этого мира». Другой знает над собой силу высшую: не «им этот мир создан... художнику дано лишь острее других ощутить гармонию мира, красоту и безоб­разие человеческого вклада в него — и остро передать это людям».

Искусство и, в частности, литература обладают воз­можностью рассказать людям о них самих, раскрыть тайники души, понять человека и помочь ему не погу­бить лучшее, что скрыто в нем. Это основные принципы гуманизма, на которых строится творчество писате­ля.

Первым, «дебютным» выступлением в печати стала повесть об одном счастливом дне з/к Щ-854 «Один день Ивана Денисовича». Это был тот редкий в литературе случай, когда выход в свет художественного произведе­ния в короткий срок стал событием общественно-поли­тическим. Замысел автора был строг и прост, почти ас­кетичен — рассказать час за часом об одном дне одного заключенного, от подъема и до отбоя. И это была тем большая смелость, что трудно было себе представить, как можно остаться простым, спокойным, естествен­ным, почти обыденным в такой жестокой и трагичес­кой теме. Самое же парадоксальное и смелое, что автор выбирает из длинной череды дней, проведенных Ива­ном Денисовичем за колючей проволокой, день не про­сто рядовой, но даже удачный для Шухова, «почти счас­тливый». К чему это? Не хочет же он в самом деле уве­рить нас, что и в лагере «жить можно»? Но ведь и о мере несчастья человека можно дать понятие, рассказав о том, что кажется ему счастьем. Все, к чему давно при­терпелись глаза Ивана Денисовича, что вошло в его быт и стало казаться обычным, по существу своему страшно и бесчеловечно. И когда мы читаем в конце повести, что Шухов засыпал «вполне удоволенный», потому что на дню у него выдалось много удач: в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он «закосил» лишнюю кашу и т.д., — это приносит нам не чувство об­легчения, но чувство щемящей, мучительной боли.

О прошлом Ивана Денисовича знаем мы мало. Жил Шухов в маленькой деревне. Началась война — на вой­ну пошел и воевал честно; потом армию окружили, мно­гие попали в плен, но Шухов из плена бежал, его обви­нили в измене: мол, задание немецкой разведки выпол­нял. «Какое ж задание — ни Шухов сам не мог придумать, ни следователь. Так и оставили просто задание». Уми­рать ни за что ни про что было глупо, бессмысленно, противоестественно. Шухов выбрал жизнь — хоть лагер­ную, скудную, мучительную, но жизнь, и тут задачей его стало не просто выжить как-нибудь, любой ценой вы­жить, но вынести это испытание судьбы так, чтобы за себя не было совестно, чтобы сохранить уважение к себе.

У Ивана Денисовича руки рабочего человека, а глаз мастера, повадка мастера. Чтобы лучше понять Шухо­ва, надо помнить, что он не так прост, чтобы ко всяко­му труду, какой он ни будь, относиться без разбора. Ра­бота, рассуждает Иван Денисович, «она как палка, кон­ца в ней два: для людей делаешь — качество дай, для ду­рака делаешь — дай показуху». Та работа, что зазря или по пустому принуждению, не по душе Шухову.

Вот тут и проявляется интересный парадокс, связь с общей идеей повести. Когда на картину труда принуди­тельного как бы наплывает картина труда свободного, труда по внутреннему побуждению, это заставляет глуб­же и острее понять, чего стоят такие люди, как наш Иван Денисович и какая преступная нелепость держать их вдали от родного дома, под охраной автоматчиков, за колючей проволокой.

Кроме труда, другая внутренняя опора Ивана Дени­совича, помогающая ему жить и «утверждаться», — это его отношения с людьми: соседями по вагонке, товари­щами по бригаде. Едва ли не на каждой странице мы убеждаемся, что годы каторги не заставили Шухова оз­лобиться, ожесточиться. Но в нем сохранились вопре­ки всему доброта, отзывчивость, сердечное, благожела­тельное отношение к людям, за которое ему в бригаде платят тем же.

После Шухова бригада — второй главный герой по­вести Солженицына. Бригада — как нечто пестрое, шум­ное, разнородное, но в то же время и как одна большая семья («Как семья большая. Она и есть семья, бригада»). Эти люди могут казаться со стороны жестокими, грубы­ми, но они никогда не откажут в поддержке. Поэтому неуместно рассуждать о «трагедии одиночества» Ивана Денисовича. Речь в повести идет о другой трагедии — трагедии честных людей, ставших жертвами произво­ла и насилия.

В повести перед читателями проходят десятки лиц, соседей Ивана Денисовича по бараку, надзирателей, конвойных. И художественная концентрированность этого текста такова, что большинство из них, даже от­меченные двумя-тремя летучими штрихами, надолго ос­таются в памяти. Морской офицер Буйновский и доб­росовестный работяга Сенька Клевшин, бежавший из Бухенвальда, чтобы оказаться в советской неволе; мос­ковский кинорежиссер Цезарь Маркович в пушистой шапке и со своими столичными разговорами об искус­стве; и опустившийся вконец, подбирающий окурки Фетюков... Крестьяне, солдаты, люди интеллигентско­го круга, они думают о многом по-разному и говорят о разном — не только о повседневном лагерном быте, но и о том, с чем связано их прошлое: о коллективизации, о войне, об искусстве, о том, как живет деревня. Это очень важные страницы книги. Чего стоит одна исто­рия жизни бригадира Тюрина, рассказанная им самим, — поразительное по своей глубине и силе место в повести!

Для Солженицына не существует деления на «про­стой люд» и «интеллигентов», в лагере он видит более общее и важное различие: людей трудовых и людей, со­знательно или бессознательно паразитирующих на чу­жом труде.

Представление об Иване Денисовиче было бы непол­ным, если бы Солженицын показал нам только то, что сближает Шухова с его товарищами по несчастью, и не увидел в лагерной среде своих противоречий и контра­стов. Речь идет о тайной вражде заключенных со «сту­качами», подобными некоему Пантелееву, которого ос­тавляют днем под видом больного в бараке и который внушает Ивану Денисовичу настороженное и брезгли­вое чувство. Читая повесть, мы не только узнаем обиход жизни заключенных, их подневольную работу и скудный радо­стями быт. Мы узнаем там людей, в каждом из которых отозвалось что-то типичное, существенное для понима­ния времени. Восхищает в произведении уровень прав­ды — без уклончивости и компромиссов, правды обжи­гающей и неожиданной, с глубокой, свойственной рус­ской традиции болью за человека. Бросается в глаза выбор героя, чьим уважительным именем и отчеством названа повесть. Это самый обычный рядовой крестья­нин, один из безгласных миллионов, и его глазами ав­тор увидел запроволочную жизнь с грязной вагонки в вонючем душном бараке, из колонны бредущих по мо­розу на каторжную работу людей, взглядом исподлобья над миской с жидкой баландой... Александр Исаевич Со­лженицын создал поистине народный характер.

Гуманистический пафос этой повести, как и других произведений, роднит писателя с творцами литерату­ры XIX века. Величайшая заслуга А. Солженицына зак­лючена в его жгучем стремлении к отысканию правды и во взыскательной доброте к людям. Завершая нобе­левскую лекцию, А. И. Солженицын произнес пророчес­кие слова, отразившие его позицию писателя-гуманис­та, борца за справедливость: «Простой шаг простого му­жественного человека: не участвовать во лжи, не под­держивать ложных действий!.. Писателям же и худож­никам доступно большее: победить ложь!.. Против мно­гого в мире может выстоять ложь — но только не про­тив искусства...

Вот почему я думаю, друзья, что мы способны помочь миру в его раскаленный час. Не отнекиваться безоружностью, не отдаваться беспечной жизни — но выйти на бой!

В русском языке излюбленны пословицы о правде. Они настойчиво выражают немалый тяжелый народ­ный опыт и иногда поразительно: «Одно слово правды весь мир перетянет».

Вот на таком мнимо фантастическом нарушении за­кона сохранения масс и энергий основана и моя соб­ственная деятельность, и мой призыв к писателям мира».