Рассказ (или, по определению некоторых иссле­дователей, повесть) Александра Исаевича Солжени­цына «Один день Ивана Денисовича» был задуман автором на общих работах в Экибастузском Особом лагере зимой 1950—1951 гг. Замысел был осуществ­лен в 1959 г. сперва как «Щ-854 (один день одного зэка)», «более острый политический», причем автор объясняет свою «задумку» так: «Как это родилось? Просто был такой лагерный день, тяжелая работа, я таскал носилки с напарником, как нужно бы опи­сать весь лагерный мир — одним днем».

Образ Ивана Денисовича возник на основе ре­ального прототипа, которым стал солдат Шухов, во­евавший вместе с автором в советско-германскую войну (но никогда не отбывавший наказание), а так­же благодаря наблюдениям за жизнью пленников и личному опыту автора, приобретенному в Особом лагере, где он работал каменщиком. Остальные персонажи взяты из лагерной жизни с их подлинными биографиями.

Задумаемся на миг: Солженицын, не тратя уси­лий на поиски потрясающего сюжета, рассказывает о лагере как о чем-то давно и прочно существующем, совсем не чрезвычайном, имеющем свой регламент, будничный свод правил выживания, свой фольклор, свою лагерную «мораль» и устоявшуюся дисципли­ну. Автору не нужно было далеко ходить за темами и идеями — в то время хватало материала даже для многотомного академического издания (хотя многое, по понятным причинам, замалчивалось).

Любая подробность в повести буднична и символична Она «отсеяна», причем не самим автором, а многими годами лагерного бытия. Отобран и жар­гон, ставший «событием», открытием после публика­ции повести. Здесь уже своя философия, свои сокра­щения слов, особые знаки. Но будничность трагедии поражает больше всего: «В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется, да кто к куму ходит стучать». «Никак не годилось с утра мо­чить валенки». «Машина» лагеря заведена, работает в заданном режиме, к секретам его функционирова­ния привыкли все: и лагерные работяги, и пристро­ившиеся «потеплее» ловкачи, и подлецы («придур­ки»). И сама охрана. Выжить здесь — значит «забыть» о том, что сам лагерь — это катастрофа, это провал...

Читая произведение, невольно задаешься вопро­сом: кто же в повести посвящает читателя в эти види­мые секреты, мелкие тайны выживания (например, подать сухие валенки бригадиру, протащить в барак дрова, обойти завстоловой, незаметно присвоить лиш­нюю плошку баланды, одолжить за сигарету ножик)?

Легко заметить, что в повести как бы два рассказ­чика, активно помогающих друг другу. Мы слышим голос автора и самого Ивана Денисовича, то лежаще­го утром под одеялом и бушлатом, то бегущего на мороз и думающего о том, куда их погонят работать. Автор по-своему знает самого Ивана Денисовича, он по существу созидает его, передает ему значимую часть своего жизненного опыта: так, вся знаменитая сцена кладки стены — это явно эпизод из биографии писателя. Цепочка деяний, помыслов героя стала це­почкой актов, утверждающих его нравственное вели­чие и, следовательно, представление самого писателя о красоте и идеальном человеке, живущем «не по лжи».

Уже первые мгновения жизни Ивана Денисови­ча на страницах повести «говорят» об умной незави­симости героя, мудром покорстве судьбе и о непрерыв­ном созидании особого духовного пространства, какой-то внутренней устойчивости. Весь лагерь и труд в нем, хитрость выживания, даже труд на строитель­стве «Соцгородка» — растлевающий страшный путь в обход всему естественному, нормальному. Здесь цар­ствует не труд. А имитация труда Все жаждут безделья.

Обстоятельства заставляют Шухова как-то при­спосабливаться ко всему, что его окружает. Но в то же время герой оказался способным увлечь и других своим моральным строительством. Все дело в том, что Иван Денисович, говоря его же языком, «неправиль­ный лагерник», первый праведник среди народных героев писателя.

Варлам Шаламов, прочитав одним из первых по­весть, высказал следующую оценку, увидев в Шухове мужика-праведника: «Это — лагерь с точки зрения лагерного «работяги», который знает мастерство, уме­ет «заработать».