— А почему вы одеты в желтую кофту!

— Чтобы не походить на вас.

В. Каменский. Юность Маяковского.

 

В 1912 году в альманахе футуристов «Пощечина об­щественному вкусу» были опубликованы стихотворе­ния В. Маяковского «Ночь» и «Утро». Так заявил о себе молодой и самобытный поэт — поэт, которому суждена была долгая и непростая творческая судьба, и не толь­ко пожизненная, но и посмертная, ибо произведения автора неоднократно оценивались и переоценивались критикой и читателями.

Ранний период творчества поэта представлен мно­гими открытиями в области стихосложения. Практи­чески сразу отказавшись от попыток литературного подражания, Маяковский буквально ворвался в рус­скую поэзию начала XX века — поэзию, где по праву блистали такие светила, как Блок, А. Белый, Гумилев, Ахматова, Брюсов. Его стихи разительно отличались от того, что принято было считать хорошей поэзией, но он быстро вошел в силу и утвердил свою творчес­кую индивидуальность, право на то, чтобы быть Мая­ковским. Его рассвет, по словам А. Ахматовой, был бурным: отрицая «классическую скуку», поэт предла­гал новое, революционное искусство, и в своем ли­це — его представителя. Несомненно, многое в раннем творчестве Маяковского связано с таким художест­венным направлением, как футуризм, но при этом идеи и поэтические средства их воплощения в произведениях автора были много шире традиционных фу­туристических установок. Своеобразие ранней лири­ки Маяковского обусловлено прежде всего его личнос­тью, его ярким талантом, его взглядами и убеждени­ями.

Едва ли не основной темой этого периода становит­ся тема трагического одиночества поэта:

 

Я одинок, как последний глаз

у идущего к слепым человека.

 

Причина этого в том, что вокруг — «нет людей». Есть толпа, масса, сытая, жующая, глядящая «устри­цей из раковины вещей». Люди исчезли, и потому ге­рой готов целовать «умную морду трамвая» — чтобы забыть окружающих:

 

Ненужных, как насморк,

и трезвых,

как нарзан.

 

Герой одинок, он, возможно, один в этом мире. На­верное, отсюда эгоцентрический пафос многих его сти­хотворений. «Себе, любимому, посвящает эти строки автор», «Я», «Несколько слов обо мне самом», «Я и На­полеон», «Владимир Маяковский» — таковы названия его стихов того времени. «Я» — вот слово, которое оп­ределяет динамику поэтического действия: «Я, воспе­вающий машины и Англию». Поэт приходит в этот мир, чтобы прославить себя:

 

Мир огромив мощью голоса,

иду — красивый,

двадцатидвухлетний.

 

Он обращается к людям будущего:

«Славьте меня!» —

Вам завещаю я сад фруктовый

своей великой души.

 

В этом подчеркнутом эгоцентризме — свойствен­ная поэзии Маяковского склонность к общественно­му эпатажу. «Костюмов у меня не было никогда. Бы­ли две блузы — гнуснейшего вида... Взял у сестры кусок желтой ленты. Обвязался. Фурор» — таковы выходки Маяковского-хулигана. И еще — скандаль­но-известное: Я люблю смотреть, как умирают дети.

Что стоит за подобного рода действиями? Категори­ческое неприятие автором буржуазной культуры, юно­шеский нигилизм и, возможно, душевная ранимость са­мого поэта. За своим амплуа хулигана Маяковский скрывал душу тонкую, ищущую любви и любящую, за­щищая ее от тех, кто «ничего не понимают».

Маяковский, как он пишет о самом себе, — «сплош­ное сердце». Уже в ранних стихах он предстает обре­ченным гореть на «несгораемом костре немыслимой любви». Предчувствие любви, ее ожидание — «Будет любовь или нет? Какая — большая или крошечная?» — вот что наполняет монологи героя. Его душа ищет люб­ви, и потому он пишет: «Себе, любимому, посвящает эти строки автор». Его чувство остается невостребован­ным:

 

Где любимую найти мне,

такую, как и я?

 

Поэт мучительно переживает свое одиночество, для него груз «нерастраченных весен» просто несносен:

 

Несносен не так, для психа,

а буквально.

 

Любимая женщина, появившись однажды, навсегда наполняет смыслом существование героя. Но его счас­тье — мучительное и недолговечное: разлуки и измены суть постоянные спутники любви; однако, несмотря на это, герой находит в себе силы сказать:

 

Дай хоть

последней нежностью выстелить

твой уходящий шаг.

 

Существенно, что в ранней поэзии Маяковского практически отсутствуют пейзажные описания. В ав­тобиографии «Я сам» поэт так объясняет свое «прене­брежение» к теме природы: «После электричества со­вершенно бросил интересоваться природой. Неусовер­шенствованная вещь». Ее место в творчестве прочно занимает пейзаж городской: дома, улицы, автомобили. Часто подобного рода описания нарочито натуралис­тичны, поэт как будто задается целью изобразить уродливые «вещи века». «Красивость», поэтичность — качества, которые автор отвергает. Это иллюстрируют, к примеру, следующие строки:

 

Улица провалилась, как нос сифилитика.

Река — сладострастье, растекшееся в слюни.

Отбросив- белье до последнего листика,

сады похабно развалились в июне.

 

Окружающий мир вызывает резкое неприятие, протест со стороны автора. Его апофеозом можно считать поэму «Облако в штанах». Она состоит из четырех частей, каждая из которых разоблачает ка­кой-либо аспект действительности. Герой провозгла­шает: «Долой вашу любовь, долой ваше искусство, долой вашу религию, долой ваш строй!» По масшта­бу, по глубине художественного обобщения, по диа­пазону поэтических средств эта поэма является, на мой взгляд, одним из лучших произведений Мая­ковского.

Художественные средства, языковые приемы поэта отличает подчеркнутый натурализм, прозаизм. Он пи­шет: «звезды-плевочки» — о тех самых звездах, кото­рые наполняют, по словам Канта, «благоговением и восхищением» душу человека. Он заявляет:

Я знаю —

гвоздь у меня в сапоге

кошмарней, чем фантазия у Гете.

 

В этих строках — средоточие всего мира на личнос­ти поэта, соположение низменного и возвышенного, по­этического и прозаического.

В ранней лирике Маяковский отдает дань экспери­ментаторству, поиску новых форм, словотворчеству. И нужно уметь видеть за обилием сложных метафор, гипербол, неологизмов, непривычных синтаксических конструкций глубинный смысл текста.

Одно из ранних стихотворений автора — «А вы мог­ли бы?»

 

Я сразу смазал карту будня,

плеснувши краску из стакана;

я показал "на блюде студня

косые скулы океана. На чешуе жестяной рыбы

прочел я зовы новых губ. А вы

ноктюрн сыграть могли бы

на флейте водосточных труб?

 

Что таится в этих строчках? Может быть, их напи­сал человек, которому не хватает безмерности любви и океана? Может быть, они о праве художника преоб­ражать будни, видеть поэзию там, где, казалось бы, ей совсем не место? О том, что только настоящий артист способен сыграть на водосточной трубе?

Поэт предлагает нам свое видение мира и свои спо­собы его воплощения. Отвергнув традиционные формы поэзии, Маяковский обрек себя на непростую судьбу экспериментатора, человека, который не будет понят многими. Но его путь — путь, без которого современное искусство было бы неполным, в чем-то ущербным:

Послушайте!

Ведь, если звезды зажигают —

значит — это кому-нибудь нужно?