Я хочу начать свое сочинение известными словами из « Зо­лотого теленка» И. Ильфа и Е. Петрова: «Параллельно боль­шому миру, в котором живут большие люди и большие вещи, существует маленький мир с маленькими людьми и малень­кими вещами... В большом мире людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество. Маленький мир далек от таких высоких материй. У его обитателей стремление одно — как-нибудь прожить, не испытывая чувства голода».

Страдания «маленького человека» — тема не новая в рус­ской литературе. Она в полном объеме была представлена в гениальных творениях Гоголя, Достоевского, Чехова Рассказы Зощенко продолжают проблематику произведений о «малень­ком человеке», берущую начало из гоголевской «Шинели». Однако это совершенно иной взгляд, иная трактовка старой темы в изменившихся условиях. Маленький, незаметный, привыкший изъясняться «большею частью предлогами, на­речиями и, наконец, такими частицами, которые решитель­но не имеют никакого значения», гоголевский чиновник пре­вращен в советского служащего, для которого выигрыш в лотерею становится пределом земных мечтаний, как в свое время новая шинель для Акакия Акакиевича Башмачкина.

Для того чтобы представить центрального героя расска­зов Зощенко, необходимо «составить» его портрет из тех мелких черточек, которые рассеяны по отдельным рассказам. Большая тема у Зощенко раскрывается не в одном произве­дении, а во всем его творчестве, как бы по частям.

Читая рассказы Зощенко, мы познаем психологию чело­века, привыкшего к своему ничтожному положению в обще­стве, к тому, что его судьба — ничто по сравнению с любой инструкцией, приказом или параграфом. Когда к человеку перестают относиться как к мыслящей, оригинальной лично­сти, он постепенно теряет чувство самоуважения. Отсюда его преклонение перед должностными лицами, подобострастное заискивание перед теми, от кого он зависит, неверие в беско­рыстие ближнего и т. д.

Шофер Егоров из рассказа «Веселая игра» терпит унизи­тельное обращение со стороны своего партнера по бильярду. В качестве штрафа за проигрыш тот предлагает отрезать ему усы. Егоров соглашается, и это кажется диким всем присутствую­щим. Выясняется, что характер взаимоотношений игроков «запрограммирован» уже их местом на служебно-иерархической лестнице. Показательно даже их обращение друг к другу: Егорова к партнеру — на «вы» и по имени-отчеству; егоровского партнера — исключительно на «ты» и по фамилии. Выиг­равший говорит: «Другой там заставляет шофера ждать на морозе три часа. А я к людям гуманно подхожу. Это шофер с нашего учреждения, и я его завсегда в тепло беру. Я к нему не свысока отношусь, а я с ним по-товарищески на бильярде иг­раю. Учу его и маленько наказываю. И что теперь ко мне при­дираются — я просто не пойму». Он и вправду не понимает, поскольку убежден в своем благородстве. Интересно, правда, представить его с кем-нибудь из вышестоящих начальников. А что же чувствует тот самый «маленький человек», в данном случае шофер Егоров? Что происходит в его душе? Пережи­вает он или привык к подобного рода хамству, ставшему есте­ственным в советских учреждениях? А может быть, радуется, что его не заставляют мерзнуть на улице и берут «в тепло»? Даже если так, все равно эта радость — трагедия. Трагедия че­ловека, превратившегося в ничтожество из-за небрежного и оскорбительного отношения к нему окружающих.

Рассказ «История болезни» начинается так: «Откровенно говоря, я предпочитаю хворать дома. Конечно, слов нет, в больнице, может быть, светлей и культурней. И калорийность пищи, может быть, у них более предусмотрена. Но, как гово­рится, дома и солома едома».

Больного с диагнозом «брюшной тиф» привозят в боль­ницу, и первое, что он видит в помещении для регистрации вновь поступающих, — огромный плакат на стене: «Выдача трупов от 3-х до 4-х». Едва оправившись от шока, герой гово­рит фельдшеру, что «больным не доставляет интереса это читать». В ответ же он слышит: «Если... вы поправитесь, что вряд ли, тогда и критикуйте, а не то мы действительно от трех до четырех выдадим вас в виде того, что тут написано, вот тогда будете знать». Далее медсестра приводит его в ван­ную комнату и предлагает залезть в ванну, где уже купается какая-то старуха. Казалось бы, медсестра должна извинить­ся и отложить на время процедуру «купанья». Но она при­выкла видеть перед собой не людей, а пациентов. А с пациен­тами что церемониться? Она спокойно предлагает ел у залезть в ванну и не обращать на старуху внимания: «У нее высокая температура, и она ни на что не реагирует. Так что вы разде­вайтесь без смущения».

На этом испытания больного не заканчиваются. Сначала ему выдается халат не по росту. Затем, через несколько дней, уже начав выздоравливать, он заболевает коклюшем. Все та же медсестра ему сообщает: «Наверно, вы подхватили заразу из соседнего флигеля. Там у нас детское отделение. И вы, наверно, неосторожно покушали из прибора, на котором ел коклюшный ребенок». Очень характерно: виноват не тот, кто отвечает за чистоту прибора, а тот, кто из нее «кушает».

Когда же герой окончательно поправляется, ему никак не удается вырваться из больничных стен, потому что его то за­бывают выписать, то «кто-то не пришел, и нельзя было отме­тить», то весь персонал занят организацией движения жен больных. Наконец, уже после того как больной все же покида­ет больницу, дома его ждет последнее испытание: жена расска­зывает, как неделю назад она получила из больницы извеще­ние (позже выяснилось, посланное по ошибке) с требованием: «По получении сего срочно явитесь за телом вашего мужа».

«В общем, — сообщает бывший пациент, — мне почему-то стало неприятно от этого происшествия, и я хотел побежать в больницу, чтоб с кем-нибудь там побраниться, но как вспом­нил, что у них там бывает, так, знаете, и не пошел. И теперь хвораю дома.»

«История болезни» — один из тех рассказов Зощенко, в которых изображение грубости, крайнего неуважения к че­ловеку, душевной черствости доведено до предела. Человек, выписываясь из больницы, радуется уже тому, что остался жив, и, вспоминая больничные условия, предпочитает «хво­рать дома». Знакомая ситуация?

Куда бы ни пришел «маленький человек», он везде чув­ствует себя униженным: в магазине, в поликлинике, в жил­конторе. Потому что в нем видят кого угодно — покупателя, пациента, посетителя, но не человека. Что же ему остается? Смириться? Или возненавидеть всех и вся?

Горький писал, что страдание «для множества людей было и остается любимой их профессией. Никогда еще и ни у кого страдание не возбуждало чувства брезгливости. Страдание — позор мира, и надобно его ненавидеть для того, чтоб истребить». Зощенко ненавидел страдание. Он всеми силами старался высмеять его, чтобы помочь «маленьким людям» преодолеть свое рабское положение и почувство­вать уважение к самим себе. И тогда — кто знает! — может быть, и другие увидят в них не «маленьких», а «больших» людей.