Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне.
А.Блок

Александр Блок жил и творил на рубеже двух веков – девятнадцатого и двадцатого. Он явился последним поэтом старой, дооктябрьской России. Именно этим именем «открывается первая страница русской советской поэзии». Я больше всего люблю в поэзии Блока стихи, посвященные теме родины – России. Стихи об этом можно встретить почти у каждого поэта, но, на мой взгляд, патриотическая поэзия Блока – лучшая.
«Этой теме, - писал Блок, - я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь. Все ярче сознаю, что это – первейший вопрос, самый жизненный, самый реальный. К нему-то я подхожу давно, с начала своей сознательной жизни….»
Состояние гордой непокорности является свойством характера поэта. Без этого едва ли могло появиться в годы первой русской революции стихотворение «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?» Бурное революционное время всецело захватило поэта. Нельзя сказать, что Блок приветствовал надвигающуюся бурю 1905 года, скорее, наоборот. С тревогой пишет он одному из своих товарищей в 1902 году: «Слышали ли вы про ужасные бунты в Пензе и Саратове? Я имею достоверные сведения об этом, потому что пострадали мои родственники и знакомые. Крестьяне жгут усадьбы, призваны войска…»
Поэт ожидал каких-то важных для себя и для родины изменений от надвигающихся событий. Но, увы! Оптимистические настроения пропали, появились жесткие интонации, о чем говорит первая строка стихотворения:
Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?
Блок горячо любит родную землю, с ней связывает лучшие надежды, несмотря на то, что ненавидет «страшный мир» царской России.
В этом стихотворении образ лирического героя оформлен как образ поэта-обличителя социального зла:
Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?
Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма!
Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться…
Вольному сердцу на что твоя тьма?
Очень символично Блок использует в данной строфе слово «тьма». За этой символикой угадываются тревожные мысли о грядущих днях России, о вере в победу света над тьмой – революции над черными силами царизма.
Воспитывая в себе «всеобъемлющее чувство дали» (исторической, временной), Блок создает пространственный образ Руси, что достигается различными изобразительно-выразительными и синтаксическими средствами (прерывистостью фраз, многоточиями):
Чудь начудила, да Меря намерила
…
Лодки да грады по рекам рубила ты,
Но до Царьградских святынь не дошла….
В согласии с блоковской «стихийностью» как основной силой истории сама судьба родной страны представляется сгустком диких страстей, не подвластных никакому разгулу и таящих в себе нечто темное и грозное. Облик родины видится поэту в зареве степных, зловещих, никогда не гаснущих костров, разложенных нашими давними предками, древними кочевниками:
…Кинулась из степи черная мгла…
За море Черное, за море Белое,
В черные ночи и белые дни
Дико глядится лицо онемелое,
Очи татарские мечут огни!..
Глядя в это дикое, темное лицо, от которого веет чем-то роковым, грозным, зловещим, лирический герой задает риторические вопросы в тоске и томлении:
Тихое, долгое, красное зарево
Каждою ночь над становьем твоим…
Что же маячишь ты, сонное марево?
Вольным играешься духом моим?!
Поэт не может найти ответа, от которого зависит не только его жизнь, но и судьба родной страны.
Открыв это стихотворение в сборнике и еще даже не прочитав его, мы замечаем большое количество знаков препинания – риторических вопросов, восклицаний, многоточий, которые наполняют каждую строфу. Это говорит о душевном состоянии лирического героя: волнение, беспокойство за родину. Постоянные многоточия, свидетельствующие о недосказанности, недоговоренности, незаконченности фраз, помогают создать Блоку огромные просторы родины, так как они такие же нескончаемые, как и мысли поэта о России, ведь сказать о ней, ограничившись несколькими поэтическими строками, нельзя.
Блок все же видит возможность обновления жизни, и, утверждает он, если мы откроем ей сердце, то она «исполнит восторгом, новыми надеждами, новыми снами, опять научит свергнуть проклятое «татарское» иго сомнений, противоречий, отчаяния, самоубийственной тоски и пр. и пр., все то иго, которое мы, «ннешние», в полной мере несем».