НЕ ТОТ В. Я. Брюсову I Сомненье, как луна, взошло опять, и помысл злой стоит, как тать,— осенней мглой. Над тополем, и в небе, и в воде горит кровавый рог. О, где Ты, где, великий Бог!.. Откройся нам, священное дитя... О, долго ль ждать, шутить, грустя, и умирать? Над тополем погас кровавый рог. В тумане Назарет. Великий Бог!.. Ответа нет. II Восседает меж белых камней на лугу с лучезарностью кроткой незнакомец с лазурью очей, с золотою бородкой. Мглой задернут восток... Дальний крик пролетающих галок. И плетет себе белый венок из душистых фиалок. На лице его тени легли. Он поет — его голос так звонок. Поклонился ему до земли. Стал он гладить меня, как ребенок. Горбуны из пещеры пришли, повинуясь закону. Горбуны поднесли золотую корону. "Засиял ты, как встарь... Мое сердце тебя не забудет. В твоем взоре, о царь, все что было, что есть и что будет. И береза, вершиной скользя в глубь тумана, ликует... Кто-то, Вечный, тебя зацелует!" Но в туман удаляться он стал. К людям шел разгонять сон их жалкий. И сказал, прижимая, как скипетр, фиалки: "Побеждаеши сим!" Развевалась его багряница. Закружилась над ним, глухо каркая, черная птица. III Он — букет белых роз. Чаша он мировинного зелья. Он, как новый Христос, просиявший учитель веселья. И любя, и грустя, всех дарит лучезарностью кроткой. Вот стоит, как дитя, с золотисто-янтарной бородкой. "О, народы мои, приходите, идите ко мне. Песнь о новой любви я расслышал так ясно во сне. Приходите ко мне. Мы воздвигнем наш храм. Я грядущей весне свое жаркое сердце отдам. Приношу в этот час, как вечернюю жертву, себя... Я погибну за вас, беззаветно смеясь и любя... Ах, лазурью очей я омою вас всех. Белизною моей успокою ваш огненный грех"... IV И он на троне золотом, весь просиявший, восседая, волшебно-пламенным вином нас всех безумно опьяняя, ускорил ужас роковой. И хаос встал, давно забытый. И голос бури мировой для всех раздался вдруг, сердитый. И на щеках заледенел вдруг поцелуй желанных губок. И с тяжким звоном полетел его вина червонный кубок. И тени грозные легли от стран далекого востока. Мы все увидели вдали седобородого пророка. Пророк с волненьем грозовым сказал: "Антихрист объявился"... И хаос бредом роковым вкруг нас опять зашевелился. И с трона грустный царь сошел, в тот час повитый тучей злою. Корону сняв, во тьму пошел от нас с опущенной главою. V Ах, запахнувшись в цветные тоги, восторг пьянящий из кубка пили. Мы восхищались, и жизнь, как боги, познаньем новым озолотили. Венки засохли и тоги сняты, дрожащий светоч едва светится. Бежим куда-то, тоской объяты, и мрак окрестный бедой грозится. И кто-то плачет, охвачен дрожью, охвачен страхом слепым: "Ужели все оказалось безумством, ложью, что нас манило к высокой цели?" Приют роскошный — волшебств обитель, где восхищались мы знаньем новым,— спалил нежданно разящий мститель в час полуночи мечом багровым. И вот бежим мы, бежим, как тати, во тьме кромешной, куда — не знаем, тихонько ропщем, перечисляем недостающих отсталых братии. VI О, мой царь! Ты запутан и жалок. Ты, как встарь, притаился средь белых фиалок. На закате блеск вечной свечи, красный отсвет страданий — золотистой парчи пламезарные ткани. Ты взываешь, грустя, как болотная птица... О, дитя, вся в лохмотьях твоя багряница. Затуманены сном наплывающей ночи на лице снеговом голубые безумные очи. О, мой царь, о, бесцарственно-жалкий, ты, как встарь, на лугу собираешь фиалки. |