Трагическая судьба В. А. Жуковского оказала влияние на его поэзию («Жизнь и поэзия — одно»). Его любовь к Маше Протасовой, которую выдали замуж за другого, потом ее смерть, потеря друзей, чувство обездоленности с детства, оди­ночество обусловили основные мотивы лирики поэта. Не­счастная любовь и разлука — мотив почти всех баллад — имеют явно автобиографическое происхождение. Теон в сти­хотворении «Теон и Эсхин», рыцарь Тогенбург в одноименной балладе, судьба Алины и Альсима напоминают нам самого Жуковского и его судьбу. Характерен для поэзии Жуковского и мотив умирания. В элегии «Вечер» Жуковский вспоминает своих умерших друзей, изображает «угасание» природы, на­ступление ночи, когда знакомый окружающий пейзаж стано­вится как бы ирреальным: луч зари «умирает», «угасает» река, а что является на месте их? Знак другого мира — «луна». Вечернее время и неверный свет луны создают атмо­сферу таинственности, «ущербная луна», «сумрак», «ту­ман» — непременные атрибуты мистической поэзии. Проник­нуть в запредельное человеческая душа способна именно в вечерний, тихий час («Вечер», «Невыразимое»).

В балладе «Людмила» изображается бешеная скачка Люд­милы и ее жениха на коне (символ перехода в иной мир). Мистический пейзаж и дорога в балладах всегда означают «поездку» в мир иной, часто герои баллады находят свой конец в результате этой поездки. В балладе «Лесной царь» «ездок оробелый не скачет, летит». Это и гипербола, и эле­мент фантастики, отмечающий встречу с потусторонними си­лами. В результате ребенок умирает. В «Людмиле» мертвецы появляются в конце баллады, жених Людмилы — мертвец, «тихая юноши могила» изображена в элегии «Вечер», в эле­гии «Теон и Эсхин» упоминается «безмолвный, таинственный гроб». Слова-лейтмотивы помогают противопоставить два мира: «здесь» и «там», «настоящее» и «грядущее», «невыра­зимое» и подвластное «выраженью». В балладе «Светлана» «голубочек белый», символ Святого Духа, спасает героиню от пагубного воздействия темных сил. Жених Светланы как бы возвращается с «того света», но он жив здоров, все кончилось хорошо благодаря вере Светланы, которая, в отличие от Люд­милы, не ропщет на Бога и — главное — не теряет веры и любви. Если Людмила, считая возлюбленного убитым, вос­клицает: «Сердце верить отказалось», то Светлана живет на­деждой на встречу.

. «Мне рок судил брести неведомой стезей», — говорит ли­рический герой Жуковского. «И горе, и радость — все и цели одной», — вторит ему Теон, аНег е§о автора. Любимые герои поэта воздают небу хвалу; даже при воспоминании о друге, который сошел с ума — ужасная судьба! — герой Жуковского восклицает: «О небо правосудно!»

В горестях, в испытаниях нельзя терять веру и убеждение в величие человека («Все в жизни к великому средство!» — говорит Теон).

Друзья Жуковского боялись этих его настроений. Пуш­кин шутливо называл Жуковского «почившим в бозе». Не то чтобы они все были атеисты, но настойчивое обращение к образам иного мира пугало. Жуковский же был последовате­лен и целен в своей поэзии. Даже море у него — только от­блеск неба, то есть Божественной идеи («Море»), «знакомые гении», неземные видения («Лалла Рук») наполняют его су­ществование. «Есть лучший мир — там мы любить свобод­ны», — говорит Жуковский в своей поэзии и переселяет в этот мир своих исстрадавшихся героев. При этом общий пе­чальный колорит поэзии Жуковского никогда не приводит к однообразию. Напротив, его стихотворения дают силы жить даже в тяжелые минуты. Разве можно возражать, например, на слова: «Кто раз полюбил, тот на свете, мой друг, уже одиноким не будет»?

После Жуковского другие романтики — Пушкин, Лер­монтов, Баратынский, как и положено романтикам, создава­ли свои миры. Рискну не согласиться с надписью на портрете, подаренном Пушкину, известными словами о «побежденном учителе». На этой романтической дороге никто не опередил и не превзошел Жуковского. Он остался рыцарем Тогенбургом поэзии, рыцарем «печального образа», ни анакреонтика, ни «шумная Вакхова влага» не привлекали его музу в каче­стве мотивов. Романтизм принято называть «пассивным», «мистическим». Но, как мне кажется, нельзя вкладывать в эти понятия негативную оценку. Да, он не призывал к борьбе, не был ни Радищевым, ни декабристом Рылеевым, ни даже Андре Шенье. Но политическая обстановка — это дело пре­ходящее. Зато вечными будут любовь, поэзия, красота.

Жуковский отнюдь не пассивен, когда смело вводит в поэзию новаторские приемы и мотивы. Сделать свои стихи «луч­шею своею биографиею» (Белинский) мог только поэт вели­кого дерзания. Необыкновенное мастерство сказалось во всем: разнообразной строфике, изощренной эвфонии, утонченной рифме и ярком ритмическом рисунке. Муза Жуковского не бледная и пассивная, она прекрасна в своей одухотвореннос­ти, преданности идеалу и мудром созерцании.