Мелколесье. Степь и дали.

Свет луны во все концы.

Вот опять вдруг зарыдали

Разливные бубенцы...

Тот, кто видел хоть однажды

Этот край и эту гладь,

Тот почти березке каждой

Ножку рад поцеловать.

С. Есенин

 

В настоящей поэзии всегда есть какая-то неожидан­ность, поэтическое открытие, самобытное, неповтори­мое мироощущение живой ищущей души. Такая поэзия всегда сближает, объединяет людей, и каждый из нас, таких разных, чувствует в ней что-то свое.

Стихи Сергея Есенина, мне кажется, не оставляют равнодушным никого, их можно услышать из уст самых разных людей, иногда — тех, от кого этого совершенно не ждешь. Наверное, потому, что они затрагивают все са­мое чистое, искреннее, детское и тайное, что есть в каж­дом из нас. Слова «любовь к родине», «родная природа» настолько затерты, что уже почти не воспринимаются, но когда читаешь Есенина, с них как бы спадает шелуха, и за­ново чувствуешь боль и какую-то печальную нежность:

 

Край ты мой заброшенный,

Край ты мой, пустырь.

Сенокос некошеный,

Лес да монастырь. ...

Уж не сказ ли в прутнике

Жисть твоя и быль,

Что под вечер путнику

Нашептал ковыль?

 

Его стихи, особенно ранние, по своему языку, образ­ному строю, настроению напоминают народные песни. Сергей Есенин был сыном рязанского крестьянина, и мир «золотой бревенчатой избы» с детства был ему род­ным. В этом мире все слито воедино: труд, праздник, вера и быт — все превращено в бытие, и все одухотворе­но, полно теплоты и радости жизни:

 

Мать с ухватами не сладится,

Нагибается низко,

Старый кот к махотке крадется

На парное молоко.

Квохчут куры беспокойные

Над оглоблями сохи,

На дворе обедню стройную

Запевают петухи.

А в окне на сени скатые

От пугливой шумоты,

Из углов щенки кудлатые

Заползают в хомуты.

 

Есенин, влюбленный в поля и леса, в свое деревенс­кое небо, в животных и цветы, чувствовал, как и крес­тьянин, живущий на земле, что связан с ней кровными узами. И поэтому в его стихах, как в древних песнях и бабушкиных сказках, у изб, деревьев, цветов, лошадей, ветров — чуткие человеческие души.

 

О красном вечере задумалась дорога,

Кусты рябин туманней глубины.

Изба-старуха челюстью порога

Жует пахучий мякиш, тишины...

...Тихо в чаще можжевеля по обрыву

Осень — рыжая кобыла — чешет гриву...

 

Удивительно по неожиданности, свежести взгляда и нежности одно из первых есенинских стихотворений:

 

Там, где капустные грядки

Красной водой поливает восход,

Клененочек маленький матке

Зеленое вымя сосет.

 

Деревья у него превращаются в зверей, а его звери — это «меньшие наши братья», у которых тоже свои думы и заботы, радости и страдания. Лошади задумчиво слу­шают пастуший рожок, корова теребит «грусть соломен­ную», кошка у окна ловит лапой луну, «по-байроновски» собачонка встречает лаем у ворот». А как необычна его знаменитая «Песнь о собаке»:

 

...покатились глаза собачьи

Золотыми звездами в снег.

 

Никто до Есенина не писал о животных с такой не­жностью и состраданием.

М. Горький сказал о нем: «Сергей -Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключи- тельно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «пе­чали нолей», любви ко всему живому в мире и милосер­дия, которого — более всего — заслуживает человек».

И когда Есенин говорит о родине, Руси, то кажется, что это все о том же — обо «всем живом», о скоротечно­сти и радости жизни.

Образ родины, России складывается из мелких штри­хов-черточек: «березовое молоко по равнине», «хаты — в ризах образа», дед «с берестяной клюкой» и святой Мико-ла, «в лапоточках» обходящий русский край, босяк-бродяга, что идет «проселочной дорогой, молясь на копны и стога».

Может быть, такая Русь выглядит слишком благо­стной и смиренной, но поэту дорог этот ее облик:

 

Если крикнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая,

Дайте родину мою».

 

И в то же время Есенин, пристально вглядываясь в _лицо родной земли, все острее сознает ее заброшен­ность и забитость, и в стихах все отчетливей проступа­ет грусть и смутная бродяжья тоска:

 

Устал я жить в родном краю

В тоске по гречневым просторам,

Покину хижину мою,

Уйду бродягою и вором.

А месяц будет плыть и плыть,

Роняя весла по озерам,

И Русь все так же будет жить,

Плясать и плакать у забора.

 

Эта печаль, то светлая, умиротворенная, то мучитель­ная, навсегда осталась в его стихах о России. Вся его поэзия стала признанием в любви к родине, щемящей и нежной песней о ней.

В 1917 году в есенинскую поэзию врывается «ветер революции». Поэт приветствует его, приветствует но­вую Русь — «буйственную», «отчалившую», «воспрянув­шую». Он ждал от революции осуществления мечты о «мужицком рае», вольной, сытой, счастливой жизни на земле. Но потом пришли страшные 1919—1920 годы.

В одном из писем Есенин писал: «Трогает меня... толь­ко грусть за уходящее милое, родное звериное и незыб­лемая сила мертвого, механического... Мне грустно сей­час, что история переживает тяжелую эпоху умерщвле­ния личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал». Наглядным дорогим об­разом вымирающей деревни стал для Есенина маленький «красногривый жеребенок», вздумавший догнать поезд:

 

Милый, милый смешной дуралей,

Ну куда он, куда он гонится?

Неужелъ он не знает, что живых коней

Победила стальная конница?

 

За разорением деревенской «голубой Руси» Есенин увидел и почувствовал разрушение гармонии с приро­дой, той почвы, из которой выросла вся национальная русская культура.

 

На тропу голубого поля

Скоро выйдет железный гость.

Злак овсяный, зарею пролитый,

Соберет его черная горсть.

Не живые, чужие ладони,

Этим песням при вас не жить!

Только будут колосья-кони

О хозяине старом тужить.

Будет ветер сосать их ржанье,

Панихидный справляя плач.

Скоро, скоро часы деревянные

Прокричат мой двенадцатый час!

 

Он искренне пытался принять новую, советскую ин­дустриальную Россию, винил себя в том, что «юность светлую мою в борьбе других я не увидел», был готов, «задрав штаны, бежать за комсомолом». Об этом малень­кие поэмы: «Возвращение на Родину», «Русь уходящая», «Письмо к женщине?', «Русь советская». И все же поэт чувствовал себя здесь уже чужим, бесполезным, выбро­шенным из жизни:

 

Моя поэзия здесь больше не нужна,

Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен

 

Он никого не упрекал в своей трагедии, был готов все принять и простить, но стать поэтом «социалисти­ческих преобразований» просто не мог по своей сути:

 

Отдам всю душу октябрю и маю,

Но только лиры милой не отдам...

...У вас иная жизнь, у вас другой напев,

А я пойду один к неведомым пределам,

Душой бунтующей навеки присмирев...

 

И, уходя, он передал нам всю свою чистую, пронзи­тельную, бесконечную любовь к «стране березового сит­ца», свою необыкновенную искренность и человеч­ность.