В центре каждого литературного произведения стоит чело­век с его сложным внутренним миром. Каждый писатель — по сути, психолог, задача которого раскрыть душу человека, по­нять мотивы поступков героя. Литературный персонаж — это как бы макет, на котором изучаются сложные человеческие взаимоотношения. Писатель исследует своего героя, оставляя при этом ему некоторую свободу действий. Чтобы не «стес­нить» ни в чем своих героев, в каждом произведении писате­лем используется ряд психологических приемов, позволяю­щих проникнуть во внутренний мир героя. Выдающимся мас­тером в изучении человеческой психологии является Ф. М. Достоевский, и венцом его исследования души человека можно назвать роман «Преступление и наказание». Помимо традиционных способов проникновения во внутренний мир героя — портрет, пейзаж, речь, писатель использует и совер­шенно новые приемы, тем самым оставляя героя наедине с самим собой, с его совестью и свободой действий. «Самый страстный и крайний защитник свободы человека, какого только знает история человеческой мысли», — говорит о До­стоевском известный философ Бердяев. Ф. М. Достоевский ис­следует душевную свободу человека, и этот исступленный пси­хологизм писателя проистекает, как мне кажется, из его ут­верждения свободы и возможности воскрешения человеческой души, «восстановления погибшего человека». Но чтобы уви­деть душу человеческую в развитии, необходимо глубоко про­никнуть в этот сложный и непонятный мир.

Если обратиться к опыту предшественников Ф. М. Достоев­ского, можно выделить следующие приемы, которые затем использует и сам Ф. М. Достоевский. Это прежде всего портрет героя, его речь, поступки, взаимохарактеристики героев и прямые авторские характеристики. Помогают проникнуть во внутренний мир героев и такие приемы, как письма, дневни­ки. Читая их, мы как бы находимся наедине с героем, а про­никновение в святая святых, в личные дневники и вовсе не ос­тавляет причин сомневаться в искренности персонажей. И все же для такого художника, как Ф. М. Достоевский, этого не до­статочно, посему он вводит в свои произведения целый ряд новых литературных приемов извлечения на свет бессозна­тельного. Его герои постоянно находятся в состоянии глубо­чайшего морального потрясения, надрыва; не случайно для произведений Достоевского особенно характерны сны, бред, истерика и так называемое состояние аффекта, близкое к исте­рике. Речь героев у Ф. М. Достоевского приобретает новое зна­чение: они не говорят, а «проговариваются», или же между ге­роями происходит напряженная игра словами, благодаря чему откровения приобретают двойной смысл, вызывая ряд ассо­циаций. И наконец, постижением самого глубинного пласта, одним из способов проникновения во внутренний мир героя является сама композиция произведения: сближение по сход­ству и контрасту отдельных эпизодов, сцен, дублирование сю­жетных ситуаций (на уровне сюжета или с привлечением вне фабульных элементов сюжета, например библейских легенд, притч и других вставных эпизодов). Сразу хотелось бы отме­тить еще одну особенность произведения Ф. М. Достоевского. Это адекватность внутреннего состояния души героев Достоев­ского окружающему миру.

О функциях пейзажа сказано много. Хрестоматийным стало высказывание о том, что пейзаж раскрывает внутренний мир героя. И. А. Бунин ставил Ф. М. Достоевскому в вину то, что в произведениях Достоевского нет пейзажа. Писатель дей­ствительно мало описывает природу, но в его произведениях «фантастический реализм» (как он сам называл свой метод) проявляется в сверхпейзаже, в слиянии пейзажа мира и пей­зажа души. Основной пейзаж Ф. М. Достоевского — Петер­бург, его красоты, а люди, состояние их души адекватны один другому, все они двойники и антиподы. Проблему двойничест-ва в романе также следует выделить среди приемов проникно­вения во внутренний мир героя. Получив ее как бы в наследст­во от М. Ю. Лермонтова, Ф. М. Достоевский, скажем так, по­ставил двойников на службу идее романа и сделал их своеоб­разным способом понимания одного человека через другого. Такая система персонажей позволяет толковать поступки главных действующих лиц через других героев, причем ни один из героев не лишний, и все они являются, по сути, разны­ми гранями души главного героя Родиона Раскольникова.

Рассмотрим подробнее старые, известные в литературе до Ф. М. Достоевского способы проникновения во внутренний мир человека, обратив особое внимание на новаторство писате­ля. Необыкновенно интересны портреты у Достоевского, они совсем не похожи на своих литературных предшественников, и в то же время портрет у Достоевского выполняет свою неиз­менную функцию: рассказывает о человеке как можно боль­ше. Портреты у Ф. М. Достоевского одновременно схематичны я символичны, они молниеносно выхватывают главные дета­ли. В портрете Раскольникова нет ничего особенного, он кра­сив, хорошо сложен, высок, «с прекрасными темными глаза­ми». Но при всей его схематичности имеются яркие, выделяю­щиеся детали: одежда-рубище, «слишком приметная шляпа» (как терновый венец) — создают чуть ли не образ Христа, вос­ходящего на Голгофу. Красив и Свидригайлов, но его лицо — это маска, губы слишком алы для его возраста, глаза слишком ярки. Такая красота завораживает, Свидригайлов — это дья­вол. Соня — полная его противоположность. Маленькая, ху­денькая, в шляпе с пером. Это образ ангела с голубыми глаза­ми и перьями, то есть крыльями за спиной. Она похожа на ре­бенка, да и все любимые герои Достоевского похожи на детей (Лизавета, Соня). Дети, по Достоевскому, — Христов образ, в Библии сказано: «Будьте как дети». То есть будьте негрехов­ными существами. В душе таких людей, как Соня, нет зла и греха, они несут в себе добро и не могут лгать. Их можно, ко­нечно, считать резонерами, но это прежде всего герои Федора Достоевского. Раскольников-теоретик ничего не может отве­тить на отнюдь не софистские, но тем не менее точные и вер­ные рассуждения Сони.

Речь героев Ф. М. Достоевского более важна, чем портрет. Важна сама манера говорить, общаться между собой и произ­носить внутренние монологи. Л. Н. Толстой считал, что у Ф. М. Достоевского все герои говорят одинаковым языком, не передавая своих индивидуальных душевных переживаний. Современный исследователь Ю. Ф. Карякин спорит с этим ут­верждением. Тот накал страстей, который выражается в этих спорах, не оставляет места для хладнокровного обдумывания. Все герои высказывают самое важное, самое сокровенное, самовыражаются на пределе, кричат в исступлении или шеп­чут в смертельном бреду последние признания. Что может слу­жить лучшей рекомендацией искренности, чем состояние ис­терики, когда открывается твой внутренний мир? В кризис­ных ситуациях, во время скандала, в напряженнейших эпизо­дах, следующих один за другим, герои Достоевского выплескивают все, что накипело в душе. («Не слова — судороги, слипшиеся комом». В. Маяковский.) В речи героев, всегда взволнованной, невзначай проскальзывает то, что они больше всего хотели бы скрыть, утаить от окружающих. Этот прием, применяемый Ф. М. Достоевским, — свидетельство глубочай­шего знания им человеческой природы. Скрепленные ассоциа­тивными связями, эти намеки и оговорки как раз и выводят наружу все тайное, на первый взгляд недоступное. Иногда, на­пряженно думая о чем-то, герои начинают раскладывать на от­дельные слова речь других персонажей, акцентируя свое вни­мание на определенных словах-ассоциациях. Наблюдая этот процесс, мы узнаем, например, что же по-настоящему гнетет Раскольникова, когда он из разговора Лизаветы и мещан вы­деляет лишь слова «семь», «в седьмом часу», «решайтесь, Ли-завета Ивановна», «порешить». В конце концов эти слова в его воспаленном сознании превращаются в слова «смерть», «поре­шить», то есть убить. Что интересно: Порфирием Петровичем, тонким психологом-криминалистом, эти ассоциативные связи используются сознательно в разговоре с Раскольниковым. Он давит на сознание Раскольникова, повторяя слова: «казенная квартира», то есть тюрьма, «порешить», «обух», заставляя Раскольникова все более волноваться и доводя наконец его до конечной цели — признания. Слова «обух», «кровь», «темя», «смерть» проходят лейтмотивом через весь роман, через все разговоры Раскольникова с Заметовым, Разумихиным и Пор­фирием Петровичем, создавая особый психологический под­текст. «Психологический подтекст есть не что иное, как рас­средоточенный повтор, все звенья которого вступают друг с другом в сложные взаимоотношения, из чего рождается их новый, более глубокий смысл», — говорит один из исследова­телей Ф. М. Достоевского Т. Сильман. Порфирий Петрович, наверное, тоже так думает, он играет словами, заставляя Рас­кольникова признаться. В этот момент Раскольников получа­ет тяжелую моральную травму, переживания не дают ему покоя, и он выплескивает все наружу. Цель Порфирия Петро­вича достигнута. Общий психологический настрой способству­ет выявлению сходства персонажей. Вот что говорит о пробле­ме двойничества известный исследователь Достоевского Топо­ров: «...то, что мы выделяем Раскольникова и Свидригайло-ва... строго говоря, дань привычке (в частности, к ипостасности)». Итак, с помощью целой системы двойников происходит раскрытие главного героя Достоевского. Образы Сони, Дуни, Катерины Ивановны тоже пересекаются по ряду мотивов: на­пример, самоотверженность свойственна всем трем. При этом Катерина Ивановна в высшей степени наделена еще и своево­лием, а Дунечка и горда, и своенравна, и жертвенна. Она почти прямая копия брата — Родиона Раскольникова. Вот что говорит о них мать: «...смотрела я на вас обоих, и не столько лицом, сколько душою: оба вы меланхолики, оба угрюмые и вспыльчивые, оба высокомерные и оба великодушные». Здесь также имеет место один из приемов характеристики персона­жа, один из способов проникновения во внутренний мир героя: характеристика его другими персонажами. Но у Ф. М. Достоевского герои поясняют друг друга не только с по­мощью речи. Схожих действующих лиц Достоевский наделяет созвучными фамилиями. Говорящие фамилии — это прием, пришедший еще из классицизма, благодаря ему очень метко дается характеристика герою. Фамилии Ф. М. Достоевского под стать портретам. Целый ряд «хтонических» (Г. Гачев) пер­сонажей наделен фамилиями, где явно просматривается слово «рог» (Ставрогин, Свидригайлов, Рогожин). Это какие-то бе­совские атрибуты земного человека. В романах Ф. М. Достоев­ского фамилии персонажей даже по своему звуковому составу представляют собой уже характеристики. Мармеладов внут­ренне мягок, прозрачен, его фамилия «указывает на водяной состав — преобладают м, н, л — звуки сонорные, звонкие, женские, влажные» (Г. Гачев). Это тоже попытка проникнове­ния во внутренний мир персонажа, но связи персонаж — чита­тель устанавливаются на подсознательном уровне. Ф. М. До­стоевский не знает себе равных по количеству и, главное, по виртуозности использования приемов проникновения во внут­ренний мир героев.

Наравне с состоянием бессознательного писатель исполь­зует сны. Сон Раскольникова о лошадке символичен, лошад­ка — метафора души Раскольникова (причем лошадь, трой­ка была использована в качестве метафоры души еще Н. В. Гоголем). Раскольникову жалко лошадку, жалко фак­тически себя. Сон — это предсказание будущего Раскольни­кова. «Креста на тебе нет!» — кричит во сне пьяному мужи­ку толпа. Эти же слова повторяются в конце романа в адрес самого Раскольникова. В этом же раскрывается моральное, нравственное состояние Раскольникова на момент перед убийством. То, что он еще не до конца освободился от этого дьявольского наваждения на каторге, чувствуют и другие ка­торжане, крича ему вслед эту фразу. Следующий сон Рас­кольникова тоже о насилии, ему снится, что убивают его квартирную хозяйку. «Это кровь в тебе кричит», — говорит Настасья во сне. Она совершенно точно определила природу его бредовых видений. Героям Ф. М. Достоевского не только в снах, но и наяву являются страшные образы из других миров. Свидригайлов, которого мучают привидения, догады­вается о связи его души с иным миром, потому-то он и готов к переходу туда. По его мысли, то, что привидения являются только больным, означает, что больные более восприимчивы к видениям. Да, все герои Ф. М. Достоевского больны или помешаны, у них бледно-зеленые, болезненные лица, они часто желты, как и вся обстановка вокруг. Вот что говорит один из героев романа врач Зосимов: «Все мы, и весьма часто, как помешанные, с маленькой только разницей, что «больные» несколько больше нашего помешаны». «Городом полусумасшедших» называет Свидригайлов Петербург. Весь Петербург охвачен одним большим воплем, скандалом. Город тоже кричит, как неистово кричат в так называемых «ситуа­циях скандала» герои Достоевского, Для создания этих си­туаций писатель выстраивает сюжетные линии параллельно друг другу, помещает одну в другую и тому подобное. Таким образом, они, как и двойники, дублируют друг друга и также составляют аналогии с внутренним миром героя.

Давно подмечено, что зеркальная композиция, к приме­ру, пушкинских произведений подчеркивает сходство и раз­личие героев, проясняет их отношения друг с другом и ав­торское к ним отношение. Композиция — также одно из средств проникновения во внутренний мир героя.

Повтор ситуаций связан с проблемой двойничества, как мы уже отмечали ранее. Выявляется аналогия Сони и Порфирия Петровича в трех разговорах их с Раскольниковым. В схожей ситуации, заметим (3 разговора там и там), Расколь­ников открывается по-разному, а Соня и Порфирий Петро­вич становятся как бы нравственными наставниками и мо­ральными спасителями героя. Короткая внутренняя сюжет­ная линия Мармеладова поясняет, например, глобальную проблему Раскольникова. Только трагедия Мармеладова раз­ворачивается в кругу семьи, а конфликт Раскольникова — это конфликт со всем миром. Итак, композицией выявляется аналогичная сущность этих героев, раскрывается их внут­ренний мир. Мы видим, что даже композиция может играть большую роль в проникновении во внутренний мир героев.

Итак, рассмотрев различные приемы проникновения в душу человека, мы видим, что Ф. М. Достоевский представ­ляет человека как поле битвы «идеала Мадонны» и «идеала Содомского». Эта борьба в душах героев раскрывается разны­ми способами. В мире, где «семилетний развратен и вор», где тесные комнаты душу и ум «теснят», писателю нужно было найти веру в человека. «Мертвый дом» человеческой души должен стать живым. Скандалы, аффекты, исступления ге­роев, кошмары во сне и наяву, фантасмагорические двойни­ки — все это способы поиска человеческого в душе всякой «твари дрожащей».

«То, что мы наблюдаем в человеке, его поступки, слова, желания, все, что о нем знают другие и он знает о себе, не ис­черпывает полноты его существа; в нем есть еще иное сверх этого, и притом главное, чего никто не знает», — писал В. В. Розанов. Ф. М. Достоевский знал то, чего никто не знает.