«Преступление и наказание» — одно из лучших произве­дений великого русского писателя второй половины XIX века Ф. М. Достоевского. Между тем трудно найти другое столь давно и единодушно признанное классическое произведение, оценки которого были бы столь разноречивы и далее противоположны, причем расхождения эти связаны именно с вопросом о мотивах преступления Раскольникова и об от­ношении к ним Ф. М. Достоевского.

По мнению многих исследователей, доминирует все-таки концепция двойственности мотивов. Первый представляет собой теорию «права сильного», которая отражала дух вре­мени и была порождением общественной теории нигилизма: «Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил». Второй — полная противоположность первому: желание добра людям, стремление спасти сестру от гибели, а себе дать возможность добрыми делами всей последующей жизни загладить пре­ступление. Некоторые исследователи находят три, четыре и даже больше мотивов, но все они тяготеют к двум вышепере­численным полюсам.

Вообще, приступая к работе над романом, Достоевский писал: «...уничтожить неопределенность, то есть так или этак объяснить все убийство...». Есть литературоведы, которые считают, что сделать это Достоевскому не удалось: он так и не пришел к выводу, как именно мотивировать преступление, и остались две, «не согласованные между собой» мотивировки, осталась неопределенность. Вторая, более распространенная точка зрения заключается в том, что вначале у Достоевского были колебания, но он их решил «диалектически», то есть — сочетав обе. Выходит, что Раскольникову хочется, или ему это только кажется, быть «добрым Наполеоном». В этом словосо­четании совмещено несовместимое, но в этом-то и кроется зерно, суть вопроса. Все, что послужило мотивами преступле­ния Родиона Раскольникова, построено на глубоких, запутан­ных противоречиях, в которых нам и предстоит разобраться.

Прежде всего их следует искать во внутренних противоре­чиях самой натуры Раскольникова. Не случайно автор дал ему такую фамилию, которая постоянно напоминала бы читателю о внутреннем расколе героя. Но этот раскол вовсе не следует понимать как борьбу между «плохими» и «хорошими» моти­вами преступления. Так кажется самому Раскольникову, но это лишь его самообман, и мы не должны ему поддаваться.

То, что на самом деле происходит в душе Р. Раскольнико­ва, верно определил современный литературовед Ю. Ф. Ка-рякин: «борьба мотивов за преступление против него», «пра­вых и неправых целей, определяющих и свои средства». Подтверждением противоречивости характера Раскольнико­ва являются и слова Разумихина, который знает Родиона не­многим, но лучше других: «великодушен и добр» и в то же время «холоден и бесчувственен до бесчеловечия». И сам До­стоевский пишет: «...уже в следующую минуту это становился не тот человек, что был в предыдущую». И, как опять-таки верно подметил Карякин, «даже сны его — тоже раз­ные, противоположные»: один сон — «предостережение от убийства», второй — его «повторение». Каждое слово героя «расколото» и в сущности уже заключает в себя реалы: «про­клятая мечта», «мрачный восторг», «кровь по совести». Ско­рее, эти словосочетания следовало бы разбить на два ряда слов: «проклятая, мрачный, кровь» и «мечта, восторг, со­весть». Такой порядок характерен для сознания обычного че­ловека. Но в сложнейшей системе самосознания Раскольникова порядок нарушается, и между несовместимыми поня­тиями происходит борьба.

Родион Раскольников постоянно ощущает борьбу, но он неправильно ее понимает, словом, поддается самообману, вы­давая борьбу за противостояние правых целей неправым средствам.

Нередко мотив убийства объясняют роковым влиянием го­рода. Действительно, душная атмосфера узких и пыльных улиц, гробообразная каморка Раскольникова — все это, можно сказать без преувеличения, погубило его: «редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге». Погубило, но отнюдь не как героя, вступившего в схватку с чуждым ему миром во имя правых целей. Раскольников пытался встать на этот путь, но вскоре разочаровался в нем и смирился с существующим по­рядком. Изменить что-то в этом мире кажется Родиону Раскольникову невозможным, равно как остановить скрипящую, но все же действующую машину. Над теорией «всеобщего счастья» герой смеется: «несу, дескать, кирпичик на всеобщее счастье... Ха-ха!» И совершается трагедия — внутреннее пора­жение Раскольникова, его порабощение этими замкнутыми стенами и грязными улицами. Переворачивается вся система ценностей героя — он уже заражен «влияниями» Петербурга, и его душевное состояние действительно принимает форму бо­лезни. И, как отметил Ю. Ф. Карякин, «не скверную пьесу хочет он отменить, а пытается (безнадежно) сыграть в ней дру­гую роль, роль главного героя». Следующий шаг больного ума — извращенная арифметика — «одна смерть и сто жизней взамен», «куча» обстоятельств, навалившихся разом на героя, которые тот счел за роковые. Полное отчаяние в его настоя­щем положении, невозможность спасти сестру, помочь слом­ленному жизнью Мармеладову и его семье, загубленной на­всегда девочке, вышедшей на панель, наводят нас на мысль о, так сказать, «нетрадиционном средстве»... Вопрос в том, смо­жет ли он им воспользоваться?

Уже все его муки до совершения преступления дают Р. Раскольникову почувствовать, что он не способен на такое. Но в тот решающий момент, когда герой уже почти освободился от власти этой идеи и просил Бога указать ему правильный путь, дорога приводит его к месту, где он слышит свой приговор: за­втра и в определенном часу. Все предрешено, Раскольников уже почти сознательно жертвует собой ради спасения других. Кто он — новый Христос, Мессия? Избрав роль спасителя че­ловечества, Родион Раскольников стремится «встать» над глу­пою толпой и силою своей власти сделать то, что он хочет. Но осуществляется его миссия по-другому: его пример показыва­ет оторвавшейся от народа и помешанной на «наполеоновской идее» интеллигенции всю ее бесчеловечность и никчемность. Но как бы то ни было, такого предназначения сам Раскольни­ков угадать, разумеется, не мог бы, в этом он целиком подчи­нился авторской воле. И, поэтому «добро» никак нельзя счи­тать мотивом преступления. И опять ссылаясь на Ю. Ф. Каря-кина, можно сказать, что если «добро» поначалу и противо­стояло преступлению, то потом оно капитулировало перед злом, а еще позже — стало незаметно прикрывать собою горь­кую правду: «Я просто убил, для себя убил...»

Таким образом, нам удалось чуть ближе рассмотреть тот сложный и запутанный клубок, тот узел, в котором сплетены мотивы преступления Родиона Раскольникова. Сложность эта — гнетущая, тяжелая, словно бремя, так что как бы в от­местку ей хочется сказать: все гениальное просто, подтверж­дая тем самым противоестественность подобной усложненнос­ти, граничащей с неразберихой, хаосом. Отсюда вытекает уви­денная Ю. Ф. Карякиным главная мысль Ф. М. Достоевского: «не в том дело, как обосновать преступление, а в том, что недо­пустимо его обосновывать как бы то ни было».