Лицом к лицу

Лица не увидать.

С. Есенин

 

В художественном произведении многое зависит от уме­ния автора нарисовать словесный портрет своего героя. В нашей литературе почти все писатели мастерски этим искус­ством владели. Федор Михайлович Достоевский, по-моему, исключение из этого правила. Он рисует не живописные, а психологические портреты своих героев. Лично мне увидеть лица героев Достоевского помог художник Илья Глазунов, который иллюстрировал его произведения.

Итак, среди изобразительных средств, с помощью кото­рых писатель создает образы своих героев, значительное место занимают выразительные психологические зарисовки. Они часто сопровождаются эмоциональной оценкой самого автора. Вот, например, портрет Наташи Ихменевой: «Я гля­дел на нее с недоумением и страхом. Как переменилась она в три недели! Сердце мое защемило тоской, когда я разглядел эти впалые бледные щеки, губы, запекшиеся, как в лихорад­ке, и глаза, сверкавшие из-под темных ресниц горячечным огнем и какой-то страстной решимостью». Здесь Достоевский очень четко обрисовал внутреннее состояние героини романа. Портрет князя Валковского передан в деталях и очень об­стоятельно: «Правильный овал лица несколько смуглого, превосходные зубы, маленькие и довольно тонкие губы, кра­сиво обрисованные, прямой, несколько продолговатый нос, высокий лоб, на котором еще не видно было ни малейшей морщинки, серые, довольно большие глаза...» Но в общем-то это мало что говорит читателю. А вот дальше автор начинает как бы комментировать эти детали психологически: «...все это составляло почти красавца, а между тем лицо его не про­изводило приятного впечатления». Тут же мы узнаем, что выражение лица князя «было как будто не свое, а всегда на­пускное, обдуманное, заимствованное», что «под всегдашней маской» кроется «что-то злое, хитрое и в высочайшей степе­ни эгоистическое», что «лучи его взглядов как будто раздва­ивались и между мягкими ласковыми лучами мелькали жесткие, недоверчивые, пытливые, злые». Как мы видим, портрет плавно переходит в развернутую психологическую характеристику. Мне кажется, в этом и есть сильная сторона Достоевского-портретиста, Достоевского-художника.

Есть в этом плане у Достоевского, на мой взгляд, совер­шенно уникальные портреты. Вот, например, как он рисует собаку старика Смита: «... с первого раза, как я ее увидал, тотчас же пришло в голову, что эта собака не может быть такая, как все собаки; что она — собака необыкновенная; что в ней непременно должно быть что-то фантастическое, заколдованное; что это, может быть, какой-нибудь Мефистофель в собачьем виде и что судьба ее какими-то таинственны­ми, неведомыми путями соединена с судьбой ее хозяина». Дальше Достоевский начинает перечислять физические дета­ли собачьего облика, но они уже ничего не могут дополнить в созданном вначале образе фантастического существа. Мне кажется, Достоевский в данном случае использовал прием, если можно так сказать, навязывания читателю своей волей нужного образа. Ведь словесный портрет собаки довольно беден, а есть только монотонно повторяемые определения: «необыкновенная», «фантастическое», «заколдованное», «та­инственными, неведомыми путями соединена». Таких удиви­тельных психологических моментов воздействия на чита­тельское воображение у Достоевского очень много. Но как портретист-психолог я считаю, Достоевский начался с рома­на «Униженные и оскорбленные». Этот роман был предтечей таких больших его философско-психологических романов, как «Преступление и наказание», «Идиот», «Братья Карама­зовы».