В романах Достоевского мы видим множество женщин. Женщины эти — разные. С «Бедных людей» начинается в творчестве Достоевского тема судьбы женщины. Чаще все­го необеспеченной материально, а потому беззащитной. Многие женщины Достоевского унижены (Александра Ми­хайловна, у которой жила Неточка Незванова, мать Не­точки). И сами женщины не всегда чутки по отношению к другим: несколько эгоистична Варя, бессознательно эгоис­тична и героиня «Белых ночей», есть и просто хищные, злые, бессердечные женщины (княгиня из «Неточки Не­звановой»). Он их не приземляет и не идеализирует. Одних только женщин у Достоевского нет — счастливых. Но нет и счастливых мужчин. Нет и счастливых семей. Произве­дения Достоевского обнажают трудную жизнь всех тех, кто честен, добр, сердечен.

В произведениях Достоевского все женщины делятся на две группы: женщины расчета и женщины чувства. В «Пре­ступлении и наказании» перед нами целая галерея русских женщин: проститутка Соня, убитые жизнью Катерина Ива­новна и Алена Ивановна, убитая топором Лизавета Ивановна.

Образ Сони имеет две трактовки: традиционную и но­вую, данную В. Я. Кирпотиным. Согласно первой, в герои­не воплощены христианские идеи, по второй — она носи­тельница народной нравственности. В Соне воплощен на­родный характер в его неразвитой «детской» стадии, причем путь страданий заставляет ее эволюционировать по тради­ционной религиозной схеме — в сторону юродивой — неда­ром она столь часто сопоставляется с Лизаветой.

Соня, которая в своей недолгой жизни уже перенесла все мыслимые и немыслимые страдания и унижения, суме­ла сохранить нравственную чистоту незамутненность разума и сердца. Недаром Раскольников кланяется Соне, гово­ря, что кланяется всему человеческому горю и страданию. Ее образ вобрал в себя всю мировую несправедливость, ми­ровую скорбь. Сонечка выступает от лица всех «унижен­ных и оскорбленных». Именно такая девушка, с такой жиз­ненной историей, с таким пониманием мира была избрана Достоевским для спасения и очищения Раскольникова.

Ее внутренний духовный стержень, помогающий сохра­нить нравственную красоту, безграничная вера в добро и в Бога поражают Раскольникова и заставляют его впервые задуматься над моральной стороной его мыслей и действий.

Но наряду со своей спасительной миссией Соня являет­ся еще и «наказанием» бунтарю, постоянно напоминая ему всем своим существованием о содеянном. «Да неужто ж человек — вошь?!» — эти слова Мармеладовой заронили первые семена сомнения в Раскольникове. Именно Соня, заключавшая в себе, по мысли писателя, христианский иде­ал добра, могла выстоять и победить в противоборстве с античеловеческой идеей Родиона. Она всем сердцем боро­лась за спасение его души. Даже когда сначала в ссылке Раскольников избегал ее, Соня оставалась верной своему долгу, своей вере в очищение через страдание. Вера в Бога была ее единственной опорой; возможно, что в этом образе воплотились духовные искания самого Достоевского.

Таким образом, в романе «Преступление и наказание» автор отводит одно из главных мест образу Сонечки Мар­меладовой, который воплощает в себя как мировую скорбь, так и божественную, непоколебимую веру в силу добра. До­стоевский от лица «вечной Сонечки» проповедует идеи доб­ра и сострадания, составляющие незыблемые основы чело­веческого бытия.

В «Идиоте» женщиной расчета является Варя Иволги -на. Но основное внимание здесь уделено двум женщинам: Аглае и Настасье Филипповне. В них есть что-то общее, и в то же время они отличаются друг от друга. Мышкин счи­тает, что Аглая хороша «чрезвычайно», «почти как На­стасья Филипповна, хотя лицо совсем другое». При общем — прекрасны, у каждой свое лицо. Аглая красива, умна, горда, мало внимания обращает на мнение окружающих, недовольна укладом жизни в своей семье. Настасья Филипповна — иная. Конечно, это тоже неспокойная, мечу­щаяся женщина. Но в ее метаниях преобладает покорность судьбе, которая к ней несправедлива. Героиня вслед за дру­гими убедила себя в том, что она падшая, низкая женщи­на. Находясь в плену расхожей морали, она даже называет себя уличной, хочет казаться хуже, чем есть, ведет себя эксцентрично. Настасья Филипповна — женщина чувства. Но она уже не способна любить. Чувства в ней перегорели, и любит она «один свой позор». Настасья Филипповна обла­дает красотой, при помощи которой можно «мир перевер­нуть». Услышав об этом, она говорит: «Но я отказалась от мира». Могла бы, но не хочет. Вокруг нее идет «кутерь­ма» в домах Иволгиных, Епанчиных, Троцкого, ее пресле­дует Рогожин, который соперничает с князем Мышкиным. Но с нее хватит. Она знает цену этому миру и потому отка­зывается от него. Ибо в мире ей встречаются люди или выше, или ниже ее. И с теми и с другими она быть не хочет. Пер­вых она, по ее пониманию, недостойна, а вторые недостойны ее. Она отказывается от Мышкина и едет с Рогожиным. Это еще не итог. Она будет метаться между Мышкиным и Рого­жиным, пока не погибнет под ножом последнего. Мира ее кра­сота не перевернула. «Мир погубил красоту».

София Андреевна Долгорукая, гражданская жена Версилова, мать «подростка», — высоко положительный жен­ский образ, созданный Достоевским. Основное свойство ее характера — женственная кротость и потому «незащищен­ность» против требований, предъявляемых к ней. В семье она все силы свои отдает заботам о муже, Версилове, и о детях. Ей и в голову не приходит защищать себя от требо­вательности мужа и детей, от несправедливости их, небла­годарного невнимания к ее заботам об их удобствах. Со­вершенное забвение себя свойственно ей. В противополож­ность гордым, самолюбивым и мстительным Настасье Филипповне, Грушеньке, Екатерине Ивановне, Аглае Со­фия Андреевна — воплощенное смирение. Версилов гово­рит, что ей свойственны «смирение, безответность» и даже «приниженность», имея в виду происхождение Софии Анд­реевны из простого народа.

Что же было для Софии Андреевны святыней, за кото­рую она готова была бы терпеть и мучиться? Святым было для нее то высшее, что признает святым Церковь, — без умения выразить церковную веру в суждениях, но имея ее в своей душе, целостно воплощенную в образе Христа. Свои убеждения она выражает, как это свойственно простому на­роду, в кратких конкретных заявлениях.

Твердая вера во всеобъемлющую любовь Божию и в Провидение, благодаря которому нет бессмысленных слу­чайностей в жизни, — вот источник силы Софии Андреев­ны. Сила ее — не ставрогинское гордое самоутверждение, а бескорыстная неизменная привязанность к тому, что дей­ствительно ценно. Поэтому ее глаза, «довольно большие и открытые, сияли всегда тихим и спокойным светом»; вы­ражение лица «было бы даже веселое, если бы она не тре­вожилась часто». Лицо очень привлекательно. В жизни Софии Андреевны, столь близкой к святости, была тяж­кая вина: через полгода после свадьбы с Макаром Ивано­вичем Долгоруким она увлеклась Версиловым, отдалась ему и стала его гражданской женой. Вина всегда остается ви­ною, но, осуждая ее, надо учитывать смягчающие обстоя­тельства. Выходя замуж восемнадцатилетней девушкой, она не знала, что такое любовь, исполняя завещание свое­го отца, и шла под венец так спокойно, что Татьяна Пав­ловна «назвала ее тогда рыбой».

В жизни каждый из нас встречается со святыми людь­ми, скромное подвижничество которых незаметно посторон­нему взгляду и не ценится нами в достаточной мере; одна­ко без них скрепы между людьми распались бы и жизнь стала бы невыносимой. София Андреевна принадлежит именно к числу таких неканонизованных святых. На при­мере Софии Андреевны Долгорукой мы выяснили, какой была женщина чувства у Достоевского.

В «Бесах» выведен образ готовой к самопожертвованию Даши Шатовой, а также гордой, но несколько холодной Лизы Тушиной. Нового, по сути, в этих образах нет. По­добное уже было. Не является новым и образ Марии Лебядкиной. Тихая, ласковая мечтательница, полу-или со­всем помешанная женщина. Новое в другом. Достоевский впервые с такой полнотой вывел здесь образ антиженщи­ны. Вот прибывает с запада Майе Шатова. Она умеет жон­глировать словами из словаря отрицателей, но забыла, что первая роль женщины — быть матерью. Характерен следу­ющий штрих. Перед родами Маг1е говорит Шатову: «Нача­лось». Не поняв, тот уточняет: «Что началось?» Ответ Мапе: «А почем я знаю? Я разве тут знаю что-нибудь?» Женщина знает то, чего ей можно было и не знать, и не знает того, чего не знать ей просто нельзя. Она забыла свое дело и делает чужое. Перед родами, при великой тайне по­явления нового существа эта женщина кричит: «О, будь проклято все заранее!».

Другая антиженщина — не роженица, а повитуха, Ари­на Виргинская. Для нее рождение человека есть дальней­шее развитие организма. В Виргинской, однако, не совсем умерло женское. Так, после года жизни с мужем она отда­ется капитану Лебядкину. Женское победило? Нет. Отда­лась-то из-за принципа, вычитанного из книжек. Вот как о ней, жене Виргинского, говорит рассказчик: супруга его, да и все дамы, были самых последних убеждений, но все это выходило у них несколько грубовато, именно тут была «идея, попавшая на улицу», как выразился когда-то Сте­пан Трофимович по-другому поводу. Они все брали книжек и, по-первому даже слуху из столичных прогрессивных угол­ков наших, готовы были выбросить за окно все, что угод­но, лишь бы только советовали выбрасывать. Вот и здесь, при родах Маг1е, эта антиженщина, видимо, усвоив из книжки, что детей должен воспитывать кто угодно, толь­ко не мать, говорит ей: «Да и ребенка хоть завтра же вам отправлю в приют, а потом в деревню на воспитание, там и дело с концом. А там вы выздоравливайте, принимайтесь за разумный труд».

Это были женщины, которые резко противопоставля­лись Софии Андреевне и Сонечке Мармеладовой.

Все женщины Достоевского чем-то похожи друг на дру­га. Но в каждом последующем произведении Достоевский дополняет новыми чертами уже известные нам образы.