Хотя понятие жанра непрерывно изменяется и усложня­ется, под жанром можно понимать исторически складываю­щийся тип литературного произведения, которому присущи определенные черты. Уже по этим чертам нам во многом ста­новится ясна основная мысль произведения, и мы примерно угадываем его содержание; от определения «роман» мы ждем описания жизни героев от начала до конца, от комедии — динамичного действия и необычной развязки; лирическое стихотворение должно погружать нас в глубину чувств и пере­живаний. Но когда эти черты, присущие разным жанрам, смешиваются между собой, создают своеобразное неповтори­мое сочетание — такое произведение поначалу приводит чи­тателя в недоумение.

Так, недоуменно было встречено и одно из величайших, но в то же время и загадочных произведений XIX века — поэма Гоголя «Мертвые души». Жанровое определение «поэма», под которой тогда однозначно понималось лиро-эпи­ческое произведение, написанное в стихотворной форме и ро­мантическое по преимуществу, принималось современниками Гоголя по-разному. Одни нашли его издевательским. Реакци­онная критика просто глумилась над авторским определением жанра произведения.

Но мнения разошлись и другие усмотрели в этом опреде­лении скрытую иронию. Шевырев писал, что «значение слова «поэма» кажется нам двояким... из-за слова «поэма» выгля­нет глубокая, значительная ирония». Но разве только лишь из-за одной иронии Гоголь на титульном листе крупно изо­бразил слово «поэма»? Безусловно, такое решение Гоголя имело более глубокий смысл.

Но почему же именно этот жанр Гоголь избрал для воплощения своих идей? Неужели поэма настолько вместительна, чтобы дать простор всем мыслям и духовным переживаниям Гоголя? Ведь «Мертвые души» воплотили в себе и иронию, и художественную проповедь. Безусловно, в этом-то и состоит мастерство Гоголя. Он сумел перемешать черты, присущие разным жанрам, и гармонично соединить их под одним жан­ровым определением «поэма». Что же нового внес Гоголь? Какие из черт поэмы, корни которой уходят в античность, он оставил для раскрытия своего творческого замысла?

Прежде всего нам вспоминаются «Илиада» и «Одиссея» Гомера.

На этой основе развернулась полемика между Белинским и К. Аксаковым, который считал, что «Мертвые души» на­писаны точно по образцу «Илиады» и «Одиссеи». «В поэме Гоголя является нам тот древний гомеровский эпос, в ней возникает вновь его важный характер, его достоинство и широко объемлющий размер», — писал К. Аксаков. Действи­тельно, черты сходства с гомеровской поэмой очевидны, они играют большую роль в определении жанра и раскрытии за­мысла автора. Уже начиная с заглавия, аналогия со странст­виями Одиссея очевидна. На яростные протесты цензуры про­тив такого несколько странного названия — «Мертвые души» — Гоголь ответил, прибавив к главному названию еще одно — «Похождения Чичикова». Но похождения, путешест­вия, странствия Одиссея и описал великий Гомер. Одной из самых ярких аналогий с поэмой Гомера является появление Чичикова у Коробочки. Если Чичиков — Одиссей, странству­ющий по свету, то Коробочка предстает перед нами, пусть в таком необычном виде, нимфой Калипсо или волшебницей Цирцеей: «Ах, сударь-батюшка, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи. Где так изволил засалиться?» — такими словами приветствует Коробочка Чичикова, и так, только превратив их в настоящих свиней, встречает спутни­ков Одиссея Цирцея. Пробыв у Коробочки около суток, Чи­чиков сам превращается в борова, поглощая пироги и прочие яства. Надо заметить, что Коробочка (кстати, единственная женщина среди помещиков) проживала в своем отдаленном поместье, напоминающем заброшенный остров Калипсо, и продержала Чичикова у себя дольше всех помещиков. У Ко­робочки приоткрывается тайна шкатулочки Чичикова. Неко­торые исследователи полагают, что это жена Чичикова. В этом ярко проявляется мистицизм и загадочность гоголевско­го произведения, оно отчасти начинает напоминать лиричес­кую поэму с волнующим мистическим сюжетом. Заглавие «Мертвые души» и черепа, нарисованные самим Гоголем на титульном листе, только подтверждают эту мысль. Другим упоминанием о гомеровской поэме может служить образ Со-бакевича. Стоит лишь взглянуть на него, и мы узнаем в нем циклопа Полифема — мощного, грозного великана, обитаю­щего в таких же огромных берлогах. Дом Собакевича вовсе не отличается красотой и изяществом, а про такое здание мы говорим — циклопическое сооружение, имея в виду его форму и полное отсутствие какой-либо логики в построении. Да и сам Собакевич противоречив: его «половина» — Феоду -лия Ивановна, тощая как жердь, является полной противо­положностью своему мужу. Но не только в описаниях поме­щиков мы находим сходство с гомеровской поэмой. Интересен также и эпизод на таможне, который является как бы про­должением хитрости Одиссея. Перевозка кружев на баранах явно перенята у античного героя, который спас свою жизнь и жизни своих товарищей, подвязав людей под овец. Анало­гии есть и в композиции — экспозиция о прошлых делах Чичикова дана в конце произведения, так же как и Одиссей рассказывает Алкиною о своих бедствиях, уже находясь почти рядом с родной Итакой. Но в поэме этот факт является как бы вступлением, а сам рассказ составляет главную часть. Такой перестановке вступлений, заключений и главной части способствует и еще один интересный факт: и Одиссей, и Чи­чиков путешествуют как бы не по своей воле — они оба по­степенно затягиваются стихиями, которые управляют героя­ми, как хотят. Внимание обращает на себя сходство этих стихий — в одном случае это грозная природа, в другом — порочная природа человека. Итак, мы видим, что композиция непосредственно связана с жанром поэмы и гомеровские ана­логии здесь имеют огромное значение. Они играют большую роль в жанровом определении и расширяют поэму до «разме­ров» «малого рода эпопеи». На это прямо указывают необыч­ные композиционные приемы, позволяющие охватить значи­тельный отрезок времени, и вставные рассказы, усложняю­щие сюжетную линию произведения.

Но говорить о прямом влиянии античного эпоса на гого­левскую поэму было бы неправильно. Начиная с древних вре­мен многие жанры прошли сложную эволюцию. Думать, что в наше время возможен древний эпос, — это так же нелепо, как и думать, чтоб в наше время человечество могло вновь сделаться ребенком, как писал Белинский, полемизируя с К. Аксаковым. Но поэма Гоголя, конечно, куда философичней, и некоторые критики находят влияние другого великого про­изведения, правда, уже эпохи средневековья, — «Божествен­ной комедии» Данте. В самой композиции просматриваются некоторые черты сходства: во-первых, указывается на трех частный принцип композиции произведения, и первый том «Мертвых душ», задуманных как трехтомник, являет собой, условно говоря, Ад дантовской комедии. Отдельные главы представляют собой круги ада. 1-й круг — Лимб — поместье Манилова, где находятся безгрешные язычники — Манилов с женой и их дети. Сладострастники Коробочка и Ноздрев населяют второй круг ада, далее следуют Собакевич и Плюш­кин, одержимые Плутосом — Богом богатства и скупости. Город Дит — губернский город, и даже стражник у ворот, у которого усы кажутся на лбу и напоминают, таким образом, рога черта, уже говорит нам о сходстве этих порочных городов своим видом. В то время когда Чичиков покидает город, в него вносят гроб покойного прокурора — это черти волокут его душу в ад. Через это царство тени и мрака проглядывает лишь один луч света — губернаторская дочка — Беатриче (или героиня 2-го тома «Мертвых душ» Уленька Бетрищева). Композиционные и текстовые аналогии с комедией Данте указывают на всеобъемлющий и всеуничтожающий характер гоголевского произведения. Одним сравнением России с адом в первом томе Гоголь помогает нам понять, что Россия должна воспрянуть духом и из ада пройти в чистилище, а затем в рай. Такие несколько утопические и гротесковые идеи Гоголя, его всеуничтожающие и поистине гомеровские сравнения могли быть выражены только в поэме, такой мистической и необыч­ной по своему сюжету, как у Данте. В том, что Гоголь не сумел осуществить свой творческий замысел, состоящий в «созда­нии» чистилища и рая (двух последующих томов), состоит эстетическая трагедия Гоголя. Он слишком хорошо осознавал падение России, и в его поэме пошлая российская действи­тельность нашла свое не только философское, но и сатаничес­кое отражение. Получилась как бы пародия — изобличение пороков российской действительности. И даже задуманное Гоголем возрождение Чичикова несет в себе оттенок некоего донкихотства. Перед нами открывается еще один возможный прообраз поэмы Гоголя — травестированный рыцарский роман (которым является и «Дон Кихот» Сервантеса). В ос­нове травестированного рыцарского романа, а иначе плутов­ского, также лежит жанр похождений. Чичиков путешеству­ет по России, занимаясь аферами и сомнительными предпри­ятиями, но сквозь поиски сокровищ проглядывают поиски духовного совершенства — Гоголь постепенно выводит Чичи­кова на прямой путь, который бы явился началом долгого пути возрождения во втором и третьем томах «Мертвых душ». Травестирование жанра, как, например, травестирование рыцарского романа в плутовской, приводит иногда к тому, что большое влияние начинают оказывать и фольклорные элементы. Их влияние на формирование жанрового своеобра­зия «Мертвых душ» достаточно велико, причем на творчество Гоголя, который был украинофилом, непосредственное влия­ние оказали именно украинские мотивы, тем более что и тра­вести оказались наиболее распространенными на Украине (например, поэма Котляревского «Энеида»). В. Бахтин нахо­дит в гоголевской поэме «формы веселого, карнавального ше­ствия по преисподней». Итак, перед нами предстают обычные герои фольклорных жанров — богатыри, изображенные Го­голем как бы в перевернутом виде (в виде антибогатырей без душ). Это гоголевские помещики и чиновники, например Собакевич, который, по мнению Набокова, является чуть ли не самым поэтическим героем Гоголя.

Большую роль в поэме играет и образ народа, но не жал­кие Селифан и Петрушка, которые, по сути, тоже внутренне мертвы, а идеализированный народ лирических отступлений. Он не только указывает на такой фольклорный жанр, как лирическая народная песня, но как бы подводит нас к самому глубокому в художественном и идейном смысле жанру — ху­дожественной проповеди. Гоголь сам мыслил себя богатырем, который, прямо указуя на недостатки, воспитает Россию и удержит ее от дальнейшего падения. Он думал, что, показав «метафизическую природу зла» (Н. Бердяев), возродит пад­шие «мертвые души» и своим произведением, как рычагом, перевернет их развитие в сторону возрождения. На это ука­зывает один факт — Гоголь хотел, чтобы его поэма вышла вместе с картиной Иванова «Явление Христа народу». Таким же лучом, способствующим прозрению, Гоголь представлял и свое произведение.

В этом и есть особый замысел Гоголя: сочетание черт раз­ных жанров придает его произведению всеобъемлющий ди­дактический характер притчи или поучения. Первая часть задуманной трилогии написана блестяще — только один Го­голь сумел так ярко показать безобразную российскую дейст­вительность. Но в дальнейшем писателя постигла эстетичес­кая и творческая трагедия, художественная проповедь вопло­тила только первую свою часть — порицание, но не имела конца — раскаяния и воскресения. Намек на раскаяние со­держится в самом жанровом определении — именно лиричес­кие отступления, которыми и должна быть наполнена насто­ящая поэма, указывают на него, хотя они и остаются, пожа­луй, единственной чертой настоящего лиро-эпического произведения. Они придают всему произведению внутреннюю грусть и оттеняют иронию.

Сам Гоголь говорил, что 1-й том «Мертвых душ» — это лишь «крыльцо к обширному зданию», 2-й и 3-й тома — чистилище и возрождение.

Писатель думал переродить людей путем прямого настав­ления, но не смог — он так и не увидел идеальных «воскрес­ших» людей. Но его литературное начинание было затем про­должено в русской литературе. С Гоголя начинается ее мес­сианский характер — Достоевский, Толстой. Они смогли по­казать перерождение человека, воскресение его из той дейст­вительности, которую так ярко изобразил Гоголь.