Книги могут нравиться или не нравиться. Но есть среди них такие, которые не попадают ни в одну из этих категорий, но представляют собой нечто большее, которые врезаются в память, становятся событием в жизни человека. Таким собы­тием для меня стала книга Константина Воробьева «Убиты под Москвой». Я словно услышала тот голос:

 

...Нам свои боевые

Не носить ордена.

Вам — все это, живые,

Нам — отрада одна:

Что недаром боролись

Мы за Родину-мать.

Пусть не слышен наш голос, —

Вы должны его знать.

 

Эти строки взяты автором в качестве эпиграфа из стихо­творения Твардовского «Я убит подо Ржевом», которое и на­званием, и настроением, и мыслями перекликается с повестью Константина Воробьева.

Ее автор сам прошел через войну — об этом узнаешь и без чтения биографии. Так писать невозможно с чужих слов или из воображения — так писать мог только очевидец, участник. Повесть «Убиты под Москвой», впрочем, как и все творчество Константина Воробьева, очень эмоциональна. Эта книга осо­бенна еще тем, что в ней сочетаются, с одной стороны, реалис­тичность, а с другой — глубокое осмысление событий и тонкий психологический анализ поступков героев с высоты прожитых лет.

«Убиты под Москвой» — по форме короткая повесть, од­нако по содержанию она включает в себя целую эпоху. Такое ощущение появляется потому, что война, врываясь в человеческую жизнь, влияет на нее, как ничто другое, радикально меняет ее. Если в мирной жизни душа развивается, эволюци­онирует, то на войне в ней происходит ломка: ломаются преж­ние нравственные ценности, прежний взгляд на вещи. Если в литературе мирного времени символом духовных исканий ста­новится дорога, путь, то у Константина Воробьева — беспоря­дочное, безысходное метание под обстрелом с воздуха.

Проблемы, встающие перед человеком на войне, почти те же, что и в мирное время, однако они поставлены настолько остро, требовательно, что от них ни скрыться, ни убежать. Эти извечные проблемы героизма, гуманизма, долга решает для себя курсант Алексей Ястребов. Автор говорит словами Рюми­на: «Судьба каждого курсанта... вдруг предстала средоточием всего, чем может окончиться война для Родины — смертью или победой». В судьбе одного курсанта словно сконцентриро­валась судьба всей России.

Актом огромного гуманизма и гражданского мужества стало само слово в защиту тех, кто струсил, спасовал, проявил слабость в тяжелую минуту, «придавленный к земле отврати­тельным воем приближающихся бомб», вжавшийся в нее под минометным обстрелом. Они, курсанты, не думали о спасении так холодно и расчетливо, как генерал-майор, снявший знаки различия и бежавший с передовой. У них не было времени думать о долге («Он подумал о Рюмине, но тут же забыл о . нем... Мысли, образы и желания с особенной ясностью возни­кали и проявлялись в те мгновения, которыми разделялись взрывы...»), поскольку «тело берегло в себе лишь страх». Тот, кто переборол в себе чувство страха, безусловно, герой. Но в остальных, менее сильных духом, автор учит видеть не трусов, - а прежде всего людей. Обыкновенных. Таких же, как те, что не почувствовали еще в жизни настоящего страха, не увидели смерть вблизи, но берутся судить свысока, не имея на то мо­рального права! На протяжении всей повести я задавала себе вопрос: «А как бы я поступила на месте героев Воробьева?» И, честно ответив на него, понимала, что не все в жизни можно разделить на черное и белое, трусость или героизм.

К тому же, говорит автор, погибать страшно и противоес­тественно, но погибать напрасно, бесполезной жертвой, про­тивно самой природе человеческой, тому, что отличает чело­века от зверя. Протест против этого звучит в потрясающей сцене, когда курсанты в отчаянии и бессилии стреляют в го­ризонт.

Автор прощает своим героям страх за собственную жизнь еще потому, что жизнь человеческая была ценна для них во­обще, и своя, и чужая. Преодоление любви к человеку, зало­женной в них заповедью «не убий», стало для них даже мучи­тельнее, чем борьба с трусостью. Война отбрасывает высшие нравственные ценности, лучшие человеческие качества: доброту, гуманность, способность к сопереживанию — и превращает их в источник слабости. Ведь надо совершить единственный выбор: мы или они. Поэтому очень трудно, мучительно проис­ходит перестройка сознания, вырабатывается ненависть к врагу. Константин Воробьев, будучи писателем-философом, гу­манистом, под жертвами войны понимает не только убитых и пострадавших физически, но и духовно, тех, кто пересилил в себе ради высшей цели — справедливости — чувства добра и милосердия. В этих жертвах — тоже ужас войны.

Сначала у Алексея «сердце упрямилось» думать о фашис­тах «иначе как о людях». Сердцем он еще чувствовал, что убийство — преступление. Первый немец, убитый им во время ночной атаки, для него все еще такой же человек. Потом он пытался и не смог взглянуть ему в лицо, боясь, что оно будет лицом человека, а не врага. Воробьев не осуждает своего героя и не оправдывает его. Писатель не призывает к ненависти или мести — он лишь с огромной, бесконечной болью говорит, что сама жизнь учит этому: «Со стороны учиться мести невозмож­но. Это чувство само растет из сердца, как первая любовь к не знавшим ее...» Гибель роты, самоубийство Рюмина, смерть под гусеницами немецких танков уцелевших после налета курсан­тов — все это завершило переоценку ценностей в сознании главного героя. В нем зарождается ненависть, освященная вос­поминаниями детства. Да, он приобрел способность ненави­деть, ибо «так было легче идти», так было легче воевать. Но он при этом многое, очень многое потерял. То, как он «вяло, всхлипывающе» повторял ничего не значащие слова: «Сте­рва... Худая...» — было внешним выражением этой ужасной потери...

Чувство долга и ответственности есть у Алексея Ястребова и капитана Рюмина. Это чувство диктует им быть спокойными, уверенными в себе, чтобы курсанты «испытывали облегчаю­щее чувство безотчетной надежды», требовать прежде с себя, а затем уже с остальных. «Нет, сначала я сам, надо все сперва самому... надо первым» — ив борьбе с врагом, и в борьбе с самим собой. Такое чувство ответственности — у молодых ребят, курсантов! Оно звучит гневным упреком высшему ко­мандованию, бросившему их на передовую лишь с учебными самозарядными винтовками и бутылками с бензином, без пищи, без пулеметов, бросившему на произвол судьбы. А в это время в тылу войска НКВД, сытые, одетые, вооруженные... Чувство долга — это еще то, что подвигло писателя сказать правду. И это тоже было подвигом.

Константин Воробьев — писатель-психолог. В его произве­дениях «говорят» даже детали. Вот курсанты хоронят погиб­ших товарищей. Время остановилось для мертвеца, а на его руке все тикают и тикают часы. Время идет, жизнь продол­жается, и продолжается война, которая будет уносить все новые и новые жизни так же неотвратимо, как тикают эти часы.

Опустошенный страшными потерями, человеческий ум на­чинает болезненно подмечать подробности: вот сожжена изба, а на пепелище ходит ребенок и собирает гвозди; вот Алексей, идущий в атаку, видит оторванную ногу в сапоге. «И понял все, кроме главного для него в ту минуту: почему сапог стоит?»

И жизнь, и смерть описаны с ужасающей простотой, но сколько боли звучит в этом скупом и сжатом слоге!

С самого начала повесть трагична: еще идут строем кур­санты, еще война не началась для них по-настоящему, а над ними, как тень, уже нависло: «Убиты! Убиты!» Под Москвой, подо Ржевом...»

 

И во всем этом мире

До конца его дней

Ни теплички, ни лычки

С гимнастерки моей.

 

Сжимается сердце при мысли, что они были лишь чуть старше меня, что это они убиты, а я жива, и тотчас же оно наполняется невыразимой благодарностью за то, что мне не пришлось испытать того, что испытали они, за драгоценный дар свободы и жизни. Нам — от них.