В одном из журналов была опубликована повесть Быкова «Карьер». И вновь о войне, о многострадальной земле Бело­руссии, о трагических испытаниях, которые выдерживают или не выдерживают люди, оказавшиеся в ситуации, где возмож­ность выбора ограничена гибелью или отступничеством, рав­носильным предательству.

Лето и осень 1941 года. Первые недели и месяцы войны, обернувшиеся для сражающейся армии и для населения за­падных районов страны тяжкой, такой неожиданной и до конца не объяснимой бедой, маленький пристанционный по­селок, накрытый беспросветным пологом фашистской оккупа­ции, первые массовые «акции» против беззащитных, расте­рянных мирных жителей и первые, еще не очень умелые шаги сопротивления захватчикам, каждый из которых оплачивает­ся кровью. И наконец, взгляд на то, что когда-то произошло в этих краях из нашего «мирного далека», взгляд, упираю­щийся в конце концов в обелиск со скорбным списком погиб­ших и в обрыв карьера, где когда-то расстреливали подполь­щиков...

Если вот так обнажить канву повести «Карьер», то может поначалу показаться, что все это узнаваемо и прежде всего по предыдущим произведениям белорусского писателя. Но чем более вчитываешься в страницы повести, тем более ощущаешь ее новизну, принципиальную значимость для В. Быкова, ее прочные внутренние связи с новыми произведениями о наших днях Ч. Айтматова, В. Астафьева, В. Белова и В. Распутина. Да и у самого Быкова современность никогда ранее так властно не врывалась в повествование о прошлом, никогда рассказу о наших днях не отводилось столько места в традиционном для писателя военном сюжете.

И дело не только в композиции повести. Именно современ­ность становится здесь той нравственной точкой отсчета, от которой люди, пережившие военное лихолетье, вглядываются в свое и чужое прошлое, судят и себя и тех, кто остался в этом прошлом навсегда.

А что же ищет в старом карьере этот немолодой уже чело­век, вдовец и пенсионер, негромко, но, по всей видимости, достойно проживший жизнь? Может, им движет лишь нос­тальгия по ушедшей молодости? В повести В. Быкова есть и этот мотив. Вся она пронизана щемящим чувством ускользаю­щей памяти о такой, казалось бы, недавней, но и такой далекой от текущих дел и событий ушедшей жизни. Сорок лет! Для истории срок невелик. А для людей?

Совсем крохотная деталь в начале повести преисполнена глу­бокого смысла. Менялось название улицы, менялись хозяева дома, теперь совсем заброшенного, умирающего, а когда-то дав­шего приют раненому Агееву. И вот уже только совсем «глубокий старик в истоптанных валенках на тощих ногах», «постоянно находящийся во власти старческих дум», может хоть что-то ска­зать о Варваре Барановской, передавшей тогда молоденькому командиру Красной Армии самое дорогое, что у нее было, — не просто документы, память о своем погибшем сыне...

Пожалуй, впервые не только у В. Быкова, но и во всей нашей военной прозе так замедленно подробно и впечатляюще рассказано об операции, проведенной без какого-либо обезбо­ливания в экстремальных условиях, об адской боли, которая обрушивается на человека, когда у него, предварительно сделав разрез, вытаскивают осколок, застрявший совсем рядом с бед­ренной костью. И как боятся солдаты ранения в живот, обре­кающего человека на почти верную и мучительную смерть. И то чувство полной опустошенности, охватывающее человека перед казнью, когда все уже изболелось и отболело и держится лишь сознание, что «вся жизнь прожита без остатка и прожита не так, как хотелось, — в беспорядке, не в ладах с совестью, с ошибками и неудачами».

Говоря о судьбах людей в бесчеловечных, противоестест­венных по самой сути ситуациях, в которые ставит их война, писатель идет порой, по его же собственным словам, на «уп­рощение и заострение отдельных характеров и положений», но они, заметим от себя, отнюдь не превращаются в результате подобного заострения в схемы.

Возможно, что автор «Карьера» в данном случае не ставил себе цели прямой художественной полемики, но перед нами еще один принципиальный взгляд этих прерывистых юношей сорок первого с его нетерпеливостью и максимализмом требо­ваний к себе и другим, с отчаянной храбростью вступающих в схватку с врагом и почти неизбежно гибнущих в первых же столкновениях.

Как же разобраться Агееву в своих жизненных трудностях? Такому твердому человеку в своих убеждениях, старающемуся быть абсолютно честным перед самим собой, молодому чело­веку с весьма ограниченными знаниями и кругозором? Еще более сложным оказался вопрос об истории Белоруссии, о на­родных традициях, о чем с Агеевым впервые заговорил Ковешко. И как-то неожиданно открылось, что об одном и том же почти теми же словами мог говорить искренний патриот — отец Марии и прибывший вместе с фашистами агент СД.

Доверие. Необходимая в тех условиях настороженность. Прямая подозрительность. Человеческое участие. Равнодушие и бездушие. Все вырастает в проблемы, над которыми ранее Агеев как-то не задумывался, а вот война поставила их перед ним обнаженно. Так же и вопрос о соотношении цели и средств, ведущих к ее осуществлению в условиях, где каждый шаг может быть оплачен слишком дорогой ценой. Нельзя сказать, что Агеев рассчитывает эти шаги и при этом прячется созна­тельно за чью-то спину. Он упрям и способен к бескомпромисс­ной оценке мотивов своих поступков. Но все-таки: каков же конечный результат? И все, что происходит потом: его стой­кость на допросе, его холодное презренье к полицаям, Ковешко и немецкому офицеру, пришедшему поговорить со странным русским офицером, — не может отменить в нем самом чувства вины, остро ощущаемой даже в момент казни.

Выше уже шла речь о том, что повесть В. Быкова построена так, что сцены из сегодняшней жизни, переплетаясь со сцена­ми военными, занимают в ней, пожалуй, не меньшее место. И пусть ограничен кругозор постаревшего Агеева, все же ему с опытом прожитой жизни многое видать.

Счет, принимаемый безоговорочно человеком честным, трудно, но достойно прожившим всю отпущенную ему волей жизнь. И хотя прибывшие на карьер бульдозеры оставляют ему крохотную надежду на то, что Марию, может быть, мино­вала их общая участь, раскоп собственной памяти и совести, который Агеев вел, два долгих летних месяца работая в карье­ре, закончен.

Пессимистичен ли финал повести? Думается, нет. Ибо он пронизан верой автора в лучшее в человеке, и эту веру нам необходимо передавать из поколения в поколение.