Сын профессора Киевской академии, впитавший луч­шие традиции русской культуры и духовности, М. А. Бул­гаков окончил медицинский факультет в Киеве, с 1916 года работал земским врачом в селе Никольское Смоленской гу­бернии, а потом в Вязьме, где и застала его революция. Отсюда в 1918 году Булгаков через Москву перебрался, на­конец, в родной Киев, и там ему и его близким довелось пережить сложную полосу гражданской войны, описанную затем в романе «Белая гвардия», пьесах «Дни Турбиных», «Бег» и многочисленных рассказах.

В романе «Белая гвардия» много автобиографического, но это не только описание своего жизненного опыта в годы революции и гражданской войны, но и проникновение в проблему «Человек и эпоха»; это и исследование художни­ка, видящего неразрывную связь русской истории с фило­софией. Это книга о судьбах классической культуры в гроз­ную эпоху лома вековых традиций. Проблематика романа чрезвычайно близка Булгакову, «Белую гвардию» он лю­бил более других своих произведений.

Эпиграфом из «Капитанской дочки» Пушкина Булга­ков подчеркнул, что речь идет о людях, которых настиг буран революции, но которые смогли найти верную дорогу, сохранить мужество и трезвый взгляд на мир и свое место в нем. Второй эпиграф носит библейский характер. И этим Булгаков вводит нас в зону вечного времени, не внося в роман никаких исторических сопоставлений.

Развивает мотив эпиграфов эпический зачин романа: «Велик был год и страшен по рождестве Христовом 1918, от начала революции второй. Был он обилен летом солн­цем, а зимой снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская Венера и красный дрожащий Марс». Стиль зачина почти библейский. Ассоциации зас­тавляют вспомнить о вечной Книге бытия, что само по себе

своеобразно материализует вечное, как и образ звезд на не­бесах. Конкретное время истории как бы впаяно в вечное время бытия, обрамлено им. Противостояние звезд, при­родный ряд образов, имеющих отношение к вечному, вмес­те с тем символизирует коллизию времени исторического. В открывающем произведение зачине, величавом, трагичес­ком и поэтическом, заложено зерно социальной и философ­ской проблематики, связанной с противостоянием мира и войны, жизни и смерти, смерти и бессмертия. Сам выбор звезд дает спуститься из космической дали к мир у Турби­ных, поскольку именно этот мир будет противостоять враж­де и безумию.

В «Белой гвардии» милая, тихая, интеллигентная семья Турбиных вдруг становится причастна великим событиям, де­лается свидетельницей и участницей дел страшных и удиви­тельных. Дни Турбиных вбирают вечную прелесть календар­ного времени: «Но дни и в мирные, и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как В крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты?» Воспоминания о матери и прежней жизни контрас­тируют с реальной ситуацией кровавого восемнадцатого года. Великое несчастье — потеря матери — сливается другой страшной катастрофой — крушением старого, казалось бы, прочного и прекрасного мира. Обе катастрофы рождают внут­реннюю рассеянность, душевную боль Турбиных. В романе Булгакова два пространственных масштаба — малое и боль­шое пространство, Дом и Мир. Пространства эти находятся в противостоянии, подобно звездам на небе, каждое из них име­ет свою соотнесенность со временем, заключает в себе опреде­ленное время. Малое пространство дома Турбиных хранит прочность быта: «Скатерть, несмотря на пушки и на все это томление, тревогу и чепуху, бела и крахмальна ... Полы лос­нятся, и в декабре, теперь, на столе, в матовой, колонной вазе голубые гортензии и две мрачных и знойных розы». Цве­ты в доме Турбиных — красота и прочность жизни- Уже в этой детали малое пространство' дома начинает вбирать в себя вечное время, сам интерьер дома Турбиных — «бронзовая лам­па под абажуром, лучшие на свете шкафы с книгами, пахну­щими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Рос товой, Капитанской дочкой, золоченные чашки, серебро, пор­треты, портьеры» — все это огороженное стенами малое про­странство вмещает в себя вечное — бессмертие искусства, вехи культуры.

Дом Турбиных противостоит внешнему миру, в кото­ром царят разрушение, ужас, бесчеловечность, смерть. Но Дом не может отделиться, уйти из города, он часть его, как город — часть земного пространства. И вместе с тем это земное пространство социальных страстей и битв вклю­чается в просторы Мира.

Город, по описанию Булгакова, был «прекрасный в мо­розе и в тумане на горах, над Днепром». Но облик его рез­ко изменился, сюда бежали «... промышленники, купцы, адвокаты, общественные деятели. Бежали журналисты, московские и петербургские, продажные и алчные, трусли­вые. Кокотки, честные дамы из аристократических фами­лий...» и многие другие. И город зажил «странною, неесте­ственной жизнью...» Внезапно и грозно нарушается эволю­ционный ход истории, и человек оказывается на ее изломе.

Изображение большого и малого пространства жизни вырастает у Булгакова в противопоставление разрушитель­ного времени войны и вечного времени Мира.

Тяжкое время нельзя пересидеть, закрывшись от него на щеколду, как домовладелец Василиса — «инженер и трус, буржуй и несимпатичный ». Так воспринимают Лисовича Тур­бины, которым не по нраву мещанская замкнутость, ограни­ченность, накопительство, отъединенность от жизни. Что бы там ни случилось, но не станут они считать купоны, затаив­шись в темные, как Василий Лисович, который мечтает толь­ко пережить бурю и не утратить накопленного капитала. Тур­бины иначе встречают грозное время. Они ни в чем не изме­няют себе, не меняют своего образа жизни. Ежедневно собираются в их доме друзья, которых встречают свет, тепло, накрытый стол. Звенит переборами Николкина гитара — от­чаянием и вызовом даже перед надвигающейся катастрофой.

Все честное и чистое, как магнитом, притягивается До­мом. Сюда, в этот уют Дома, приходит из страшного Мира смертельно замерзший Мышлаевский. Человек чести, как и Турбины, он не покинул поста под городом, где в страшный мороз сорок человек ждали сутки в снегу, без костров, смену,

которая так бы и не пришла, если бы полковник Най-Турс, тоже человек чести и долга, не смог бы, вопреки безобразию, творящемуся в штабе, привести двести юнкеров, стараниями Най-Турса прекрасно одетых и вооруженных. Пройдет какое-то время, и Най-Турс, поняв, что он и его юнкера предатель­ски брошены командованием, что его ребятам уготована судь­ба пушечного мяса, ценой собственной жизни спасет своих мальчиков. Переплетутся линии Турбиных и Най-Турса в судьбе Николки, ставшего свидетелем последних героических минут жизни полковника. Восхищенный подвигом и гума­низмом полковника, Николка совершит невозможное — су­меет преодолеть, казалось бы, непреодолимое, чтобы отдать Най-Турсу последний долг — похоронить его достойно и стать родным человеком для матери и сестры погибшего героя.

В мир Турбиных вмещены судьбы всех истинно поря­дочных людей, будь то мужественные офицеры Мышлаев­ский и Степанов, или глубоко штатский по натуре, но не уклоняющийся от того, что выпало на его долю в эпоху лихолетья Алексей Турбин, или даже совершенно, каза­лось бы, нелепый Лариосик. Но именно Лариосик сумел достаточно точно выразить самую суть Дома, противостоя­щего эпохе жестокости и насилия. Лариосик говорил о себе, но под этими словами могли бы подписаться многие, «что он потерпел драму, но здесь, у Елены Васильевны, ожива­ет душой, потому что это совершенно исключительный че­ловек Елена Васильевна и в квартире у них тепло и уютно, и в особенности замечательны кремовые шторы на всех окнах, благодаря чему чувствуешь себя оторванным от внешнего мира... А он, этот внешний мир... согласитесь сами, грозен, кровав и бессмыслен».

Там, за окнами, — беспощадное разрушение всего, что было ценного в России.

Здесь, за шторами, — непреложная вера в то, что надо охранять и сохранять все прекрасное, что это необходимо при любых обстоятельствах, что это осуществимо. «... Часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский изразец, как муд­рая скана, в самое тяжкое время живительный и жаркий».

А за окнами — «восемнадцатый год летит к концу и день ото дня глядит все грознее, щетинистей». И с тревогой думает Алексей Турбин не о своей возможной гибели, а о гибели Дома: «Упадут стены, улетит встревоженный со­кол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи».

Но, может быть, любви и преданности дана сила обе­речь и спасти и Дом будет спасен?

Четкого ответа на этот вопрос в романе нет.

Есть противостояние очага мира и культуры петлюров­ским бандам, на смену которым приходят большевики.

Одна из последних зарисовок в романе — описание бро­непоезда «Пролетарий». Ужасом и отвращением веет от этой картины: «Он сипел тихонько и злобно, сочилось что-то в боковых снимках, тупое рыло его молчало и щурилось в приднепровские леса. С последней площадки в высь, чер­ную и синюю, целилось широченное дуло в глухом наморд­нике верст на двадцать и прямо в полночный крест». Бул­гаков знает, что в старой России было много такого, что привело к трагедии страну. Но люди, нацелившие дула пу­шек и ружей на свое отечество, ничуть не лучше тех штаб­ных и правительственных мерзавцев, которые посылали на верную гибель лучших сынов отечества.

Убийц, преступников, грабителей, предателей всех ран­гов и мастей история неминуемо сметает с пути, и имена их будут символом бесчестия и позора.

А Дом Турбиных как символ нетленной красоты и прав­ды лучших людей России, ее безымянных героев, скром­ных тружеников, хранителей добра и культуры, будет со­гревать души многих поколений читателей и доказывать каждым своим проявлением, что настоящий человек оста­ется человеком и на изломе истории.

Те, кто нарушил естественный ход истории, совершили преступление перед всеми, — в том числе перед усталым и замерзшим часовым у бронепоезда. В рваных валенках, в рваной шинели зверски, не по-человечески, озябший чело­век засыпает на ходу, и снятся ему родная деревня и сосед, идущий навстречу. «И тотчас грозный сторожевой голос в груди выстукивал три слова:

«— Прости... часовой... замерзнешь...»

Зачем отдан этот человек бессмысленному кошмару?

Зачем отданы этому тысячи и миллионы других?

Можно не быть уверенным, что маленький Петька Щег­лов, который жил во флигеле и увидел замечательный сон о сверкающем алмазном шаре, дождется того, что сон обе­щал ему, — счастья?

Кто знает? В эпоху битв и потрясений хрупка, как ни­когда, отдельная человеческая жизнь. Но тем и сильна Россия, что есть в ней люди, для которых понятие «жить» равносильно понятиям «любить», «чувствовать», «пости­гать», «думать», быть верным долгу и чести. Эти люди знают, что стены Дома — не просто жилище, а место связи поколений, место, где сохранена в нетленности душевность, где никогда не исчезает духовное начало, символ которого — главная часть Дома — книжные шкафы, наполненные книгами.

И как в начале романа, в его эпилоге, глядя на яркие звезды в морозном небе, автор заставляет нас думать о вечно­сти, о жизни будущих поколений, об ответственности перед историей, друг перед другом: «Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле».