В романе «Поднятая целина» много комических сцен. Се­годня, как известно, господствует взгляд на коллективиза­цию как на явление трагическое, исключающее его юморис­тическое осмысление. Действительно, коллективизация — это гибель тысяч и тысяч людей, это выселение множества «ку­лацких» семейств из родных мест в гибельные северные края, это утрата веры крестьянина в возможность отстоять личную независимость и собственное достоинство. По сути дела, коллективизация — это новое крепостное право в условиях XX века, которое по жестокости к человеку не уступит кре­постному праву предшествующих веков.

М. А. Шолохов сам был свидетелем событий на Дону, ви­дел народную трагедию и не остался безучастным к ней. Так, Н. С. Хрущёв, придя к власти, ставил автора «Поднятой це­лины» в пример другим писателям, поскольку он писал пись­ма самому Сталину, заступаясь на невинно пострадавших од­носельчан. Таким образом, сцена избиения Нагульновым Банника, не пожелавшего по приказу активистов отдавать вы­ращенный им хлеб, видимо, имела документальную основу.

Итак, почему же в романе о столь драматических событи­ях так много смешных сцен?

Мне кажется, комическое служит «прикрытием» траги­ческому, дает возможность автору переключить внимание читателя с истинного народного горя на забавную фарсовую сценку.

Вот активисты пришли раскулачивать Тита Бородина — бывшего красноармейца, ставшего теперь «врагом» благода­ря недюжинному трудолюбию. И если читатели 1930-х го­дов в основном были на стороне Давыдова, то читатели — наши современники, знающие правду о коллективизации, — понимают, что совершается злое, несправедливое дело, которое кончится к тому же полным распадом русского де­ревенского уклада. Тит Бородин также возмущен несправедли­востью: он понимает, что легче всего числиться «бедняком», — стоит только лечь на печку и не трудить рук. К тому же в нем говорит обостренное казацкое чувство собственного досто­инства, противящееся тому, чтобы жить по чужой указке. И в какой-то момент Тит уже готов взяться за оружие. Именно тогда, когда трагическое напряжение достигает максималь­ной остроты, на «сцене» появляется дед Щукарь в длинной бабьей шубе. На него спускают собаку, «...из белой шубы с треском и пылью полетели лоскуты, овчинные клочья». Воп­ли Щукаря, его «распущенная надвое» шуба заставляют читателя отвлечься от трагедии, совершающейся на дворе Бо­родиных, и посмеяться над дедом — шутом Гремячего Лога.

Другой пример. Выселяют «кулацкую» семью Лапшиновых, и автор отмечает, что слова главы семейства вызывают сочувственный отклик в собравшейся толпе: «"Не шуми, мать! Господь терпел и нам велел. Он, страдалец, терновый венок надел и плакал кровяными слезами..." — Лапшинов вытер мут­ную слезинку рукавом. Гомонившие бабы притихли, завзды­хали». Когда Размётнов советует Лапшинову поскорее «вы­метаться» со своего бывшего двора, «толпа глухо загудела, раздались выкрики: "Дайте хучь с родным подворьем простить­ся!"» Однако опять с помощью комического писателю удается уйти от глубины народной драмы, которая, казалось, вот-вот должна открыться читателю. Старуха Лапшинова взяла в даль­нюю дорогу (ехать-то надо в Сибирь) лукошко яиц и гусыню. Но бедняк Демка Ушаков хватает птицу за шею, крича: «Кол­хозная теперича гуска!» Так старуха и Демка продолжают тя­нуть гусыню за ноги и за шею, пока наконец не хрустнули по­звонки и птичья голова не оборвалась. Старуха, накрывшись подолом через голову, сваливается с крыльца, а Демка, поте­ряв равновесие, падает на кошелку, стоявшую позади него, давя гусиные яйца: «Взрыв неслыханного хохота оббил ледяные со­сульки с крыши <...> И долго еще над двором и проулком ви­сел разноголосый, взрывами, смех, тревожа и вспугивая с су­хого хвороста воробьев».

Таким образом, комическое в романе «Поднятая целина» играет роль своеобразного клапана, выпускающего пар, когда давление трагических обстоятельств становится уж совсем невыносимым.

Я считаю, что Шолохова нельзя обвинять в недостойной попытке смешить там, где истинное горе. Нам легко осудить писателя с высоты семидесяти лет, когда сказать правду уже не является мужественным поступком. Кроме того, «Подня­тая целина» созвучна искусству того времени своим соци­альным оптимизмом. Достаточно вспомнить фильм «Кубан­ские казаки», чтобы понять, насколько типичен был шолоховский роман. А поскольку он был знамением того вре­мени, то мы можем если не смеяться, читая его, то, по край­ней мере, извлечь для себя какие-то уроки.