Народный роман. Если есть такой жанр, то это жанр моего любимого «Тихого Дона». Удивитель­ный, совершенно не похожий ни на кого Шолохов и не менее удивительный, совершенно уникальный роман. Только они оба похожи на донскую степь — ковыльную вольницу, по которой волны бегут по­чти всегда в одном направлении и лишь изредка вдруг завихрятся на одном месте — значит, два вет­ра столкнулись.

Народный роман — это роман населенный и пе­ренаселенный народом, который в нем живет, лю­бит и ненавидит, ходит, бегает, смеется и ругается, весь оброс бытом и выживает наперекор всему. Если это так, то «Тихий Дон» — народный роман.

В «Тихом Доне» бытие народа предстает в са­мых разнообразных проявлениях: мирный труд, семья, культурные традиции, нравы и обычаи. При этом М. Шолохов абсолютно не идеализирует на­род. Он показывает и косность, и жестокость дон­ских казаков. Вспомним расправу над бабкой Гри­гория. Почему гибнет юная турчанка? Только ли потому, что люди связали с ней «небывалый па­деж скота» («Прокофьева жена ведьмачит!»)? На мой взгляд, здесь проявилось враждебное отноше­ние ко всему, что противоречит их собственным чувствам и отношениям. Не давали покоя хуторя­нам «диковинные поступки» Прокофия, который «на руках носил жену».

Через много лет это раздражение чужой непохо­жестью проявится по отношению к Григорию и Аксинье, которые жили «не таясь».

Однако М. Шолохов гораздо подробнее говорит о тех духовных ценностях, которые в народе переда­ются из поколения в поколение.

В романе постоянно подчеркивается трудолю­бие донских казаков, их связь с землей, с сель­ским трудом. Даже в тяжелой братоубийственной войне не забывают они о том, что являются земле­дельцами: «Надо было пахать и сеять. Земля зва­ла, тянула к работе». Обильно поливая потом дон­скую землю, люди не просто обеспечивают свою жизнь, но прикипают к этой не всегда доброй, но всегда родной земле. Отсюда радость и даже празд­ничность казачьего труда: «Выходили на покос всем хутором сразу..., одевались будто на годовой праз­дник. Так повелось исстари». Организатором се­мейного труда всегда выступает глава семьи. А женщина — негласная хозяйка в доме. Отсюда глу­бокая духовная близость молодых Мелеховых имен­но с матерью, а не с отцом.

Но пришел конец выходам в поле: в мирную жизнь ворвалась война. Казаки, верные славным традициям предков, уходят на фронт. Однако уже в первой книге романа автор убедительно показыва­ет, что война — «недоброе дело». Это присутствует не только в тревожных раздумьях главного героя, но и в массовых сценах. Вспомним эпизод столкно­вения двух отрядов, в котором прославился казак Крючков. Шолохов не героизирует поведения сра­жавшихся: «Столкнулись на поле смерти люди..., в объявшем их животном ужасе натыкались, сшиба­лись, наносили слепые удары..., разъехались нрав­ственно искалеченные». Когда я читала роман, то обратила внимание на одну, как мне кажется, ин­тересную деталь: описывая бой, автор говорит об «озверевших от страха» людях и «обеспамятевших от смертного ужаса лошадях». Животное и человек поменялись местами. Таков итог этой войны.

Но впереди народ ждало самое страшное испы­тание. Волны кровавого братоубийства набежали на Дон. И вот уже уничтожают друг друга в ненависти и злобе вчерашние соседи, друзья. Не задумываясь, Кошевой стреляет в деда Гришаку, а Митька Кор­шунов вырезает семью Кошевых.

Однако М. Шолохов уверен в том, что никакие кровавые схватки не смогут отринуть те нравствен­ные принципы, которые веками складывались в на­роде. Пантелей Прокофьевич не пускает к себе в дом брата Натальи, убившего малых ребят Коше­вых. Эта же мысль о вечности моральных законов присутствует и в народных сценах. Вспомним гла­ву XXIV третьей книги. Большевики арестовывают казаков, объявленных врагами советской власти, а имущество тех, кто ушел с белыми, Штокман пред­лагает раздать беднякам. «Толпа покатилась к вы­ходу, как просыпанная дробь... Штокман пытался уговорить, чтобы не расходились, а Кошевой... шеп­нул Ивану Алексеевичу:

— Я говорил — не будут брать».

Да, Михаил лучше знает нравы казаков, если уверен в том, что они никогда не возьмут чужого. Никогда? А если здесь припомнить иную сцену из другой книги того же Шолохова?

Массовая коллективизация. Рабочий-путиловец Давыдов и сельские коммунисты после высылки кулацких семей раздают их добро беднякам («Под­нятая целина»). Но что произошло с этими гордыми казаками за несколько лет «самой справедливой власти»? Автор не жалеет красок для того, чтобы показать, как изменились люди, которые «телешились» прямо на глазах у всех, «довольно крякая», «рылись в ворохе одежды» и даже «пробовали сук­но на зуб».

В наши дни порой можно услышать слова, будто Шолохов был «сталинистом». Не думаю, что «ста­линист» мог создать такую сцену.

Но вернемся к «Тихому Дону». Братскими мо­гилами проросло тело донской земли, куда ложатся «под орудийную панихиду» казаки. Воцарилась над Доном «кладбищенская тишина», которую изредка нарушают рыдания матерей, сестер, вдов.

Можно ли еще где найти такие щемящие стро­ки — о братьях, ставших чужими, о друзьях — уже злейших врагах, о матерях, проклинающих своих детей, о женщинах, мстящих за своих мужей, об отцах, хоронящих своих детей-малолеток?! И все же Шолохов уверен, что жизнь продолжается.

И залогом этого в финале романа становятся ма­ленький Мишатка, символ будущей судьбы Григо­рия, и земля под «холодным солнцем», олицетво­ряющая бессмертие народа.