Коллективизация — один из самых трагических и исторически важных периодов советской эпохи, яв­ляющийся логическим продолжением периода «военно­го коммунизма». В те годы считалось, что для того что­бы выпрямить, нужно перегнуть. И перегибали, отби­рая на продразверстках последний хлеб у крестьян.

Итогом такой политики явился голод в начале двадца­тых годов.

В период нэпа крестьяне начали собираться в арте­ли — своего рода кооперативы, в которых урожай каж­дый выращивал сам по себе, а продавали вместе и нео­бязательно государству. Власти делают вывод — сво­бода продажи, свобода торговли есть развитие капитализма. Противовесом свободной кооперации явилась государственная политика коллективизации: объединение крестьян в колхозы, не имеющие самосто­ятельности в вопросах ведения хозяйства и распреде­ления.

Именно о периоде возникновения и развития пер­вых колхозов пишет Михаил Шолохов в романе «Под­нятая целина». Надо отдать должное автору: несмотря на то, что роман писался с тридцать второго по пятьде­сят девятый год — годы жесточайшей цензуры, опи­санные в нем события очень правдоподобны и совпада­ют с нашим представлением о том времени.

Я согласен, что главная идея коллективизации — всем вместе землю обрабатывать легче, чем одному — верна. Но организация проведения, агитация были крайне непродуманны и непрофессиональны. Да и ка­кого профессионализма в вопросах ведения сельского хозяйства и методах убеждения можно ждать от рабо­чего, который всю жизнь проработал на заводе. А ведь именно таких посылали в колхозы председателями. Давыдов, по крайней мере, читает книги, умеет думать самостоятельно, идти на компромиссы. По сравнению с другими двадцатипятитысячниками он просто ангел. Так, например, когда нужно было собрать зерно в сем­фонд, Давыдов похвалил не Нагульнова, который «стал постукивать кулаком», а когда и это не помогло, схва­тился за наган и под его дулом заставил Банника сдать зерно, — а похвалил он Ванюшу Найденова, который умел найти подход к каждому, и в итоге люди сами не­сли зерно. Причем Нагульнов вины за собой не чувст­вовал: «Кабы из каждой контры посля одного удара на­ганом по сорок пудов хлеба выскакивало, я бы всю жизню тем и занимался, что ходил бы да ударял их!» Гремячему Логу еще повезло — вспыльчивого На­гульнова нейтрализует спокойный и рассудительный Давыдов. А ведь в большинстве колхозов председатели были еще круче, чем Нагульнов.

После разграбления семфонда или массового убоя скотины в таких колхозах половина населения могло оказаться на Колыме, наверняка так и происходило, уж очень нравились властям в то время слова: «Нет чело­века — нет проблемы». Как иначе объяснить миллионы загубленных в ГУЛАГе жизней.

Еще раз хочу обратить внимание на непрофессио­нализм Давыдова и ему подобных председателей из ра­бочих. В разгар посевной Давыдов уезжает пахать зем­лю, считая, что тем самым он покажет пример отстаю­щим бригадам и подымет их моральный дух, в то время когда было бы лучше находиться в правлении и коор­динировать действия бригад. Здесь можно даже прове­сти сравнение с армией: если в армии станет на одного солдата больше, это не значит, что она выиграет бой, а если этой армией станет командовать талантливый и грамотный полководец — победа обеспечена, да еще с минимальными потерями. Получается, что Давы­дов — полководец, опустившийся до солдата, да к тому же оставивший командование на «вредителя» и «врага народа» Якова Лукича.

Яков Лукич для меня — символическая фигура, сельский интеллигент. Вспомним, что годы написания романа приходятся на период особо жестокой травли интеллигенции. В то время наиболее частыми «гостя­ми» НКВД были именно интеллигенты, именно на них чаще всего падали обвинения в измене Родине. Рабо­чих и крестьян затрагивали относительно реже — пра­вящий класс как-никак. Поэтому место отрицательного героя было изначально, по моему мнению, зарезерви­ровано для этакого сельского интеллигента, выписыва­ющего сельскохозяйственные журналы, выводящего новые сорта пшеницы.

Яков Лукич изображается трусливым ничтожест­вом, заискивающим перед врагами социализма: Половцевым и Лятьевским. Из контекста получается, что

именно трусливая интеллигенция повинна во всех трудностях коллективизации, якшаясь с резидентами белого движения. При этом Яков Лукич изображается на фоне сознательного представителя рабочего класса кузнеца Шалого. Сцена разговора Давыдова и Шало­го — протест против бюрократизма и мечта о настоя­щем равенстве: простой человек говорит начальнику, что думает о его работе, дает советы, а начальник слу­шает его, соглашается и следует советам. В действи­тельности начальство на все советы ответило бы, что им лучше знать, что и как делать, или заподозрило бы человека в несогласии с линией партии, а в те времена сажали и за меньшее. Конечно, у автора, может быть, и в помине не было тех мыслей, но повторю — это моя точка зрения.

Символична также и сюжетная линия восстания под предводительством Половцева. В те годы приобре­ли «популярность» дела о заговорах и подготовке вос­станий. Поэтому под влиянием духа времени, а может, и просто для обострения сюжета, Шолохов также обра­щается к теме заговора.

Несмотря на некоторые недостатки романа в плане достоверности описания процесса коллективизации — время такое было, нельзя было иначе — роман мне по­нравился. Обычно программные произведения я читаю только потому, что это необходимо, и читаю их, пони­мая, что это нужно для моего общего развития. Роман «Поднятая целина» я читал, потому что мне понрави­лись герои романа: Давыдов, Нагульнов, Разметнов, дед Щукарь — все выписаны чрезвычайно ярко и живо. До сих пор мне иногда кажется, что вся эта история произошла на самом деле. Одно жалко — в русской ли­тературе главные герои чаще всего гибнут. Мне хоте­лось, чтобы Давыдов выжил — стольким людям было бы лучше жить.