Своей последней пьесе Чехов дал подзаголовок — комедия. Но в первой постановке Московского Художе­ственного академического театра еще при жизни автора пьеса предстала тяжелой драмой, даже трагедией. Кто же прав? Нужно иметь в виду, что драма — это ли­тературное произведение, рассчитанное на сценичес­кую жизнь. Только на сцене драма обретет полноценное существование, выявит весь заложенный в ней смысл, в том числе получит и жанровую определенность, по­этому последнее слово в ответе на поставленный вопрос будет принадлежать театру, режиссерам и актерам. В то же время известно, что новаторские принципы Че­хова-драматурга воспринимались и усваивались театрами с трудом, не сразу.

Хотя мхатовская, освященная авторитетом Стани­славского и Немировича-Данченко традиционная интер­претация «Вишневого сада» как драматической элегии закрепилась в практике отечественных театров, Чехов успел высказать «своему» театру недовольство, неудов­летворенность их трактовкой его лебединой песни. «Виш­невый сад» рисует прощание хозяев, теперь уже быв­ших, с их родовым дворянским гнездом. Тема эта неодно­кратно освещалась в русской литературе второй половины XIX века и до Чехова и трагедийно-драматически и ко­мически. В чем особенности чеховского решения этой проблемы?

Во многом оно определяется отношением Чехова к уходящему в социальное небытие дворянству и иду­щему ему на смену капиталу, которое он выразил в об­разах соответственно Раневской и Лопахина. В обоих сословиях и их взаимодействии Чехов видел преемст­венность носителей отечественной культуры. Дворян­ское гнездо для Чехова прежде всего очаг культуры Конечно, это еще и музей крепостного права, и об этом говорится в пьесе, но Чехов видит в дворянской усадь­бе все-таки в первую очередь культурное гнездо. Ра­невская — хозяйка и душа дома. Именно поэтому, не­смотря на все ее легкомыслие и пороки, к ней тянутся люди. Вернулась хозяйка, и дом ожил, в него потяну­лись уже, кажется, навсегда покинувшие его прежние обитатели.

Лопахин под стать ей. Он чувствителен к поэзии в широком смысле этого слова, у него, как говорит Петя Трофимов, «тонкие, нежные пальцы, как у артиста... тонкая нежная душа». И в Раневской он чувствует та­кую же родственную душу. Пошлость жизни наступает на него со всех сторон, он приобретает черты ухаря-купца, начинает кичиться своим демократическим про­исхождением и бравировать некультурностью (а это считалось престижным в тогдашних «передовых кру­гах»), но и он ждет Раневскую, чтобы около нее очис­титься, снова выявить в себе художественно-поэтичес­кое начало. Такое изображение капитализма опиралось на реальные факты. Ведь многие русские купцы и ка­питалисты, разбогатевшие к концу века, проявили ин­терес и заботу о культуре. Мамонтов, Морозов, Зимин содержали театры, братья Третьяковы основали кар­тинную галерею в Москве, купеческий сын Алексеев, взявший сценический псевдоним Станиславский, при­нес в Художественный театр не только творческие идеи, но и отцовское богатство, и весьма немалое.

Лопахин — капиталист иного пошиба. Поэтому и не удалась его женитьба на Варе, они не пара друг другу: тонкая, поэтическая натура богатого купца и призем­ленная, буднично-обыденная, целиком ушедшая в про­зу жизни приемная дочь Раневской. И вот наступает очередной социально-исторический перелом русской жизни. Дворяне выбрасываются из жизни, их место за­нимает буржуазия. Как ведут себя хозяева вишневого сада? По идее, надо спасать себя и сад. Как? Социально переродиться, тоже стать буржуа, что и предлагает Лопахин. Но для Гаева и Раневской это значит изме­нить себе, своим привычкам, вкусам, идеалам, жизнен­ным ценностям. И поэтому они молчаливо отвергают предложение Лопахина и бесстрашно идут навстречу своему социальному и жизненному краху.

В этом отношении глубокий смысл несет в себе фи­гура второстепенного персонажа — Шарлотты Иванов­ны. В начале второго акта она говорит о себе: «У меня нет настоящего паспорта, я не знаю, сколько мне лет... откуда я и кто я — не знаю... Кто мои родители, может, они не венчались... не знаю. Так хочется поговорить, а с кем... Никого у меня нет... Все одна, одна, никого у меня нет и... и кто я, зачем я, неизвестно». Шарлотта олицетворяет будущее Раневской — все это скоро ждет хозяйку имения. Но и Раневская, и Шарлотта по-разному, конечно, проявляют удивительное мужество и даже поддерживают бодрость духа в других, потому что для всех персонажей пьесы с гибелью вишневого сада кончится одна жизнь, а будет ли другая — кто знает.

Бывшие хозяева и их окружение (т. е. Раневская, Варя, Гаев, Пищик, Шарлотта, Дуняша, Фирс) ведут себя смешно, а в свете надвигающегося на них соци­ального небытия глупо, неразумно. Они делают вид, что все идет по-прежнему, ничего не изменилось и не изменится. Это обман, само- и взаимообман. Но един­ственно этим они могут противостоять неизбежности неотвратимого рока. Лопахин скорее искренне горюет, он не видит в Раневской и даже в третирующем его Гаеве классовых врагов, для него это дорогие, милые ему люди.

Общечеловеческий, гуманистический подход к че­ловеку доминирует в пьесе над сословно-классовым. Особенно сильна борьба этих двух подходов в душе Ло­пахина, что видно из его заключительного монолога третьего акта.

А как ведет себя в это время молодежь? Плохо! У Ани в силу ее малолетства самое неопределенное и в то же время радужное представление об ожидаю­щем ее будущем. Она в восторге от болтовни Пети Тро­фимова. Последнему хотя и 26 или 27 лет, но он счита­ется молодым и, похоже, превратил свою молодость в профессию. Иначе объяснить его инфантильность и — самое удивительное — общее признание, которым он пользуется, нельзя. Раневская жестоко, но справед­ливо выбранила его, в ответ он упал с лестницы. Его красивым призывам верит только Аня, но ее извиняет ее молодость.

Гораздо больше того, что он говорит, Петю характе­ризуют его калоши, «грязные, старые».

Но нас, знающих о кровавых социальных катаклиз­мах, сотрясавших Россию XX века и начавшихся буквально сразу после того, как отгремели аплодисменты на премьере пьесы и умер ее создатель, слова Пети, его мечты о новой жизни, подхваченное Аней желание на­садить другой сад — нас все это должно привести к бо­лее серьезным выводам о сущности образа Пети. Чехов всегда был равнодушен к политике, как революционное движение, так и борьба с ним прошли мимо него. Глу­пая девочка Аня верит этим речам. Другие персонажи посмеиваются, иронизируют: слишком большой недо­тепа этот Петя, чтобы его бояться. Да и сад вырубил не он, а купец, желающий устроить на этом месте дачи. Чехов не дожил до других дач, устроенных на просто­рах его и нашей многострадальной родины продолжа­телями дела Пети Трофимова. К счастью, «жить в эту пору прекрасную» не пришлось и большинству персо­нажей «Вишневого сада».

Как уже говорилось, для Чехова характерна объек­тивная манера повествования, в прозе его голос не слы­шен. В драме услышать собственно авторский голос во­обще невозможно. И все-таки — комедия, драма или трагедия «Вишневый сад»? Зная, как Чехов не любил определенность и, следовательно, неполноту охвата жизненного явления со всеми его сложностями, следу­ет осторожно ответить: всего понемногу. Последнее слово и в этом вопросе все-таки скажет театр.