Магическое значение времени и места в пьесах Чехова еще не изучено достаточно глубоко, поэтому было бы чрезвычайно интересно обнаружить некоторые закономерности участия времени и пространства в чеховской драме. Сам драматический род литературы ограничивает возможности выражения автор­ской позиции, поэтому «голосом» Чехова в его произведениях становится не только сюжет, композиция или характеры ге­роев, но также место и время, имеющие для каждого челове­ческого персонажа конкретное значение в жизни.

Герои чеховских пьес почти все единодушны в своем отно­шении к названным категориям: они провозглашают свою за­висимость от места и времени. Например, три сестры из одно­именной пьесы ищут смысл жизни, то есть истоки счастья, и находят его именно во времени и в определенном месте: «Про­дать дом, покончить все здесь и в Москву...»

Москва видится женщинам землей обетованной, она зани­мает основные позиции в их прошлом и, что самое главное, в будущем. Героиня другой чеховской пьесы, Раневская, также имеет свое «заколдованное» место — вишневый сад, который связан с ее прошлым так же крепко, как и Москва с будущим сестер Прозоровых. Важно то, что самые замечательные че­ховские герои живут не только в подразумеваемом месте, но и в ирреальном времени. Никто не хочет жить настоящим, никто не может жить настоящим. Три сестры хватаются за время, как за спасительную соломинку, пытаются опереться на воспоминания: «Отец умер ровно год назад, как раз в этот день... Отец получил бригаду и выехал с нами из Москвы одиннадцать лет назад...» Один из героев «Трех сестер» раз­глагольствует о будущем, и его голос сливается в хоре с дру­гими чеховскими героями: «Через двести — триста, наконец тысячу лет настанет новая, счастливая жизнь». Сравним со словами Пети в «Вишневом саде»: «Я предчувствую счастье, Аня, я уже вижу его...»

Страшно то, что герои пытаются обмануть время, назна­чить призрачные сроки, чтобы тянуться за ними или, наоборот, застыть в мгновении из прошлого. Именно это пытается сде­лать Аркадина из «Чайки», чтобы остаться в молодости; вспо­минает детство Раневская, стараясь отгородиться от недалеко­го будущего.

Герои упускают время: удаляется в дымку и, наконец, исчезает розовое будущее в Москве для трех сестер; вишневый сад продан — приходит конец и его времени.

Для обозначения грани живого и мертвого времени, реаль­ности и ирреальности существования Чехов использует неуло­вимые, но меткие детали. Чебутыкин из «Трех сестер» разби­вает часы и произносит «Вдребезги!» Вдребезги разбиваются не часы, а время, которое отсчитывали себе герои. Теперь ясно видно, что Прозоровский дом стоит на особом циферблате, по краю которого бежит время, отгораживая, словно колючей проволокой, это место от остального пространства.

Время, по которому живет человек, символично представлено в конце пьесы «Чайка», когда доктор Дорн, услышав выстрел, предполагает: «Лопнула склянка с эфиром». Человек выдохся, словно эфир, время его лопнуло, словно склянка. В «Вишневом саде» звук рвущегося времени даже не вуализируется символом: «Вдруг раздается отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный». Время уходит, люди чувствуют это, но никто не борется с ним, кроме, пожалуй, Лопахина и Наташи. Эти люди оседлали судь­бу и время с местом в первую очередь. Лопахин завладел глав­ным местом в «Вишневом саде» — самим вишневым садом — и сразу отделился от остальных персонажей, выиграв время и место. Наташа захватила дом Прозоровых, пространство, где томятся другие герои.

Место ищут все, поиски «уголка» для души, для дела всегда занимали героев русской драмы: от Чацкого, который бежит «вон из Москвы», до трех сестер, стремящихся в Москву. Ра­невская бежит в Париж, обратно к вишневому саду и снова в Париж. В Париже она живет в тесной прокуренной квартирке, которая дает ощущение наполненности.

Для героев чеховских пьес пустота — одно из самых гне­тущих ощущений. Маша в «Трех сестрах» боится пустоты в памяти: Нина Заречная произносит слова из пьесы Треплева: «Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно». Ремарка в последней сцене «Вишневого сада» гласит: «Сцена пуста». Сцена пуста не только в последнем эпизоде, на протяжении всего действия сцену наполняли лишь вещи, играющие роль людей (например, шкаф), и люди, отличающиеся неподвиж­ностью вещей (например, Фирс). Вообще, Фирс — единствен­ный человек, который не ищет спасительного места. Он на­столько сжился с ним, что сам стал местом, почему и брошен, как брошено все пространство вишневого сада, который вместе со старым слугой пойдет «под топор», то есть в прошлое. По­ставив себя в зависимость от места и времени, люди безогово­рочно вверяют им свою судьбу, не замечая, что место подвер­жено времени, а время дало уже трещину в настоящем, а значит, вряд ли дотянет до будущего.

Мне кажется, что Чехов открыл нам трагедию своих героев, показав эту фатальную зависимость. Пространственные и вре­менные измерения не должны довлеть над человеком, жизнь не должна измеряться часами и годами, место не должно быть гарантом счастья; человек должен просто не" допустить внут­ренней опустошенности и духовного безвременья.