В 80-х годах, когда Чехов писал свои рассказы, казенщи­на в человеческих отношениях проникла во все слои обще­ства и главным правилом стало механическое, бездушное ис­полнение предписанных правил и норм. Повседневная по­шлость, серость и грязь калечат человеческие души, лишают человека божественной искры, непосредственности и готовности воспринимать жизнь в самых разнообразных формах.

Против этого омертвления и борется Чехов, выводя квинтэссенцию казенной бездумности в гениальном по пре­дельной сжатости и глубине образе человека «в футляре». Рассказ об учителе греческого языка Беликове читатель слышит не из уст автора, а одного из персонажей, и это не случайно, так как подобный композиционный прием по­зволяет читателю глубже прочувствовать и понять основ­ную идею рассказа. «Футлярный» облик Беликова (очки в футляре, зонт в футляре и т.д.) превращается в «футляр­ный» образ мысли, чувства и в конечном итоге существо­вания. Далее читатель узнает, что он является не просто казенно-бездушным существом, а давящей силой, угнетаю­щей и уничтожающей любой источник живой жизни. Буркин замечает: «Вот подите же, наши учителя народ весь мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургене­ве и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший в ка­лошах и с зонтиком, держал в своих руках всю гимназию целые пятнадцать лет...» И это не случайно. Давление дей­ственно там, где есть готовность ему подчиняться.

Весь самодержавно-бюрократический строй русской жиз­ни таков, что в нем могут процветать только беликовы, только «беликовщина» — единственно возможное состоя­ние русского общества, и потому русская интеллигенция задыхается в сетях «человечка в футляре», который, по­добно пауку, опутал все сферы общественной жизни.

Скучный, мелочный, пошлый быт провинциального го­рода превращается в рассказе в бытие, отличающееся бес­приютностью человеческих чувств и ненужностью живой жизни. «Вы чинодралы, у вас не храм науки, а управа бла­гочиния, и кислятиной воняет, как в полицейской будке», — говорит обывателям губернского города герой этого рас­сказа — преподаватель Коваленко.

С появлением свежего источника жизни в гимназии ло­мается бездушный механизм, кончается век Беликова, под­ходит к логическому завершению. Теперь, «когда он ле­жал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет. Да, он достиг своего идеала!»

Но с уходом Беликова «беликовщина» не исчезает, она живуча, так что и сама жизнь остается «не запрещенной циркулярно, но и не разрешенной вполне».

Лейтмотивом рассказа является мысль: «Нет, так боль­ше жить невозможно». «Футлярность» жизни всепроникающа, и чеховское мастерство дает читателю возможность почувствовать ее на разных уровнях произведения.

После гневной и эмоциональной тирады Ивана Ивано­вича о невозможности такого бездуховного существования мы снова слышим глухие шаги крестьянки Мавры, этого народного варианта «беликовщины», и равнодушную реп­лику собеседника Ивана Ивановича Буркина: «Ну, уж это вы из другой оперы ... Давайте спать». И минут через де­сять Буркин уже спал». Но если все-таки в душах людей зреет желание изменить мир, стремление к добру, если люди осознают бесцветность и мерзость такой жизни, то мир рано или поздно избавится от «футлярности». В этом смысле символичен финал рассказа, когда Иван Иванович восхищается звездным небом, его глубиной и бездоннос­тью, ведь таким просторам нужны великаны, люди е рус­ской широтой и размахом, а не Беликовы, Ковявкины и Подзатыльниковы.