Антона Павловича Чехова всю жизнь му­чили проблемы нравственности. Этика — эта вершина философии — пронизывает все его творчество.

Олег Ефремов

 

Чехова иногда называют Шекспиром XX века. И это дей­ствительно так. Его драматургия, подобно шекспировской, сыграла в истории мировой драмы огромную поворотную роль.

Разумеется, новаторство драматургии Чехова было подго­товлено поисками и открытиями его великих предшественни­ков, драматургическими произведениями Пушкина и Гоголя, Островского и Тургенева, на добрую крепкую традицию кото­рых он и опирался. Чехов блестяще показал, как в пошлой среде мельчает, искажается любое человеческое чувство, как калечатся человеческие души, как чувства превращаются в абсурд, как будни убивают праздники. Драматург смеялся над человеческой несуразностью, жизненными коллизиями, но смехом не убивал самого человека.

Наступали новые времена. Россия стояла на пороге мучи­тельных перемен. И Чехов, как никто, чувствовал это. С этой новой атмосферой общественной жизни связано рождение зре­лой драматургии Антона Павловича.

«Чайка» — пьеса и о людях искусства, и о муках творче­ства, и о беспокойных, мятущихся молодых художниках, и о самодовольно-сытом старшем поколении, стремящемся сохра­нить завоеванные позиции. Это пьеса о любви, о неразделенном чувстве, о взаимном непонимании, о жестокой неустроенности личных судеб. Наконец, это пьеса о мучительных поисках истинного смысла жизни. Все герои пьесы одинаково значимы. И все одинаково несчастны. Между ними нарушены контакты, каждый существует сам по себе, в одиночку, не способен к пониманию другого. Поэтому так особенно безнадежно здесь чувство любви: все любят, но все нелюбимы. Нина не может ни понять, ни полюбить Треплева, он не замечает преданной, терпеливой любви Маши. Нина любит Тригорина, но тот бро­сает ее. Аркадина из последних сил удерживает Тригорина возле себя, хотя любви между ними давно нет. Полина Анд­реевна постоянно страдает от равнодушия Дорна, учитель Медведенко — от черствости Маши...

Невозможность понять друг друга оборачивается равноду­шием и черствостью. Так, бездушно предает Треплева Нина Заречная, бросаясь вслед за Тригориным в поисках «шумной славы». Вся пьеса проникнута томлением духа героев, трево­гами взаимного непонимания, неразделенного чувства, всеоб­щей неудовлетворенностью. Даже самый, казалось бы, благо­получный человек — известный писатель Тригорин — и тот не удовлетворен своей судьбой, сомневается в собственном та­ланте и тайно страдает. Вдали от людей он будет молчаливо сидеть с удочками у реки, а потом вдруг прорвется в истинно чеховском монологе, и станет ясно, что даже этот человек тоже, в сущности, несчастлив и одинок.

Символ Чайки расшифровывается как мотив вечного тре­вожного полета, стимул движения, порыва вдаль. Только через страдания приходит Нина Заречная к простой мысли о том, что главное — «не слава, не блеск», не то, о чем она когда-то мечтала, а «умение терпеть».

В пьесе «Дядя Ваня» практически нет событий. Самое за­метное происшествие — это приезд столичной профессорской четы Серебряковых в старое запущенное имение, где привычно живут и устало трудятся дядя Ваня с племянницей Соней. Прогулки по траве и разговоры о потере смысла жизни сосед­ствуют с заботами о покосе, воспоминания о прошлом пере­межаются рюмкой водки и треньканьем гитары.

Казалось бы, мирное и спокойное течение жизни, но какие страсти бушуют в душах героев. В замедленном ритме летнего деревенского обихода постепенно, изнутри, назревает драма. В душную грозовую ночь, во время бессонницы, когда Войницкий вдруг ясно понимает, как глупо «проворонил» свою жизнь, бросив ее под ноги дутому кумиру Серебрякову, которого двад­цать пять лет почитал за гения.

Прозрение и «бунт» дяди Вани обозначает одновременно и болезненный процесс ломки старых авторитетов в русской дей­ствительности.

Как прожить остаток жизни, перенести теперь «испытание буднями», теперь, когда человек лишен цели и смысла жизни, «общей идеи»? И что делать, когда кумир оказывается лож­ным? Как начать «новую жизнь»? Вот в чем истинная «вне-событийная» драма Войницкого. Это драма «внеличного» ха­рактера, потому что не в Серебрякове же, в конце концов, все дело. Дело в том, что обваливается, рушится весь старый мир, и трещины его проходят через человеческую душу.

Последнюю свою пьесу, «Вишневый сад», Чехов завершил на пороге первой русской революции, в год своей ранней смер­ти. Название пьесы символично. И действительно, думая о гибели старого вишневого сада, о судьбе обитателей разоряю­щегося имения, он мысленно представлял себе «всю Россию» на сломе эпох. Дело не только в продаже имения и приходе нового хозяина: уходит вся старая Россия, начинается новый век. Чехов относится к этому событию двойственно. С одной стороны, исторический слом неизбежен, старые дворянские гнезда осуждены на вымирание. Приходит конец, скоро не будет ни этих лиц, ни этих садов, ни усадеб с белыми колон­нами, ни заброшенных часовен. С другой стороны, смерть, даже неизбежная, всегда трагична. Потому что умирает живое, и не по сухим стволам стучит топор.

Пьеса начинается с приезда Раневской в свое старинное родовое имение, с возвращения к вишневому саду, который шумит за окном весь в цвету, к знакомым с детства людям и вещам. Здесь прошло их детство, здесь жили их родители, здесь жили их деды и прадеды. Но денег нет, праздность и лень не дают возможности поправить дела, все идет, как идет. Потеря вишневого сада для Раневской и Гаева не только потеря денег и состояния. Они никогда не заботились о хлебе насущ­ном, они так воспитаны. В этом сказывается и барская беспеч­ность, и легкомыслие людей, которые никогда не знали труда, не ведали цену копейки и как она достается. Но в этом же проступает и их удивительное бессребреничество, презрение к меркантильным интересам. И потому, когда Лопахин предла­гает им, чтобы спастись от долгов, отдать вишневый сад в аренду под дачи, Раневская с презрением отмахивается: «Дачи и дачники — это так пошло, простите».

Имение продано. «Я купил!» —торжествует новый хозяин, гремя ключами. Ермолай Лопахин купил имение, где дед и отец его были рабами, где их не пускали даже на кухню. Он уже готов хватить топором по вишневому саду. Но в высший момент торжества этот «интеллигентный купец» неожиданно чувствует стыд и горечь свершившегося: «О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливая жизнь». И становится ясно, что для вчерашнего плебея, человека с нежной душой и тонкими пальцами, по­купка вишневого сада — в сущности, «ненужная победа».

Так Чехов дает почувствовать текучесть, временность на­стоящего: приход буржуазии — нестойкая, преходящая побе­да. Настоящее как бы размыто и со стороны прошлого, и со стороны будущего. Старые люди, как старые вещи, сбились в кучу, о них спотыкаются, не замечая их.

Через все драматические произведения А. П. Чехова про­ходит единая, многогранная и многоликая тема — тема поис­ков смысла жизни русской интеллигенции начала века.

Любимые чеховские герои — Треплев, Нина Заречная, Астров, дядя Ваня, Соня, Раневская — это люди особой поро­ды, особого склада. Интеллигенты, способные выйти за рамки своего времени, они становятся героями надличного сознания, для которых поиски смысла жизни и правды оказываются важнее практических целей и борьбы за них.