В русской литературе второй половины XIX века появляется новый психологический тип героя. Первый, кто создал такой тип, был И. С. Тур­генев. В романе «Накануне» в образе Инсарова он показал предшествен­ника русских революционных деятелей, лишенных трагической раздвоен­ности, у которых слово не расходится с делом.

В романе «Отцы и дети» изображен «русский Инсаров» - демократ-нигилист Евгений Базаров.

Обнаружив для себя такой тип человека, как Базаров, Тургенев заин­тересовался им, он хотел приглядеться к своему герою получше, понять, какое место он занимает в мире других людей. Поэтому писатель сводит Базарова с разными героями, «помещает» его в незнакомую среду. Дей­ствие романа ведет Евгений, он выступает почти во всех сценах, а роман заканчивается смертью героя. Сюжет романа представляет собой непре­рывную цепь столкновений Базарова с людьми, противоположными ему по убеждениям, по складу ума, по образу жизни. Причем каждая из кон­фликтных ситуаций - это новое испытание героя на твердость убежде­ний.

Как и в «Горе от ума» Грибоедова, завязки сюжета как таковой нет: завязка состоит в том, что Базаров оказался в обществе, чуждом ему. Евгению Васильевичу, привыкшему к крайне скромному быту, непонятна любовь Одинцовой к комфорту и роскоши и излишние изысканность и утонченность Павла Петровича; трезво мыслящий, скептически настроен­ный, Базаров тяготится безоглядной любовью к нему его родителей; Евге­нию - «работнику в мастерской природы» - чуждо восхищение ею Нико­лая Петровича. Автор проводит своего героя по книге, последовательно устраивая ему экзамены во всех сферах жизни - дружбе, любви, вражде, семейных узах. Череда этих экзаменов и составляет сюжет романа.

Независимость характера Базарова сформировалась еще в детстве. Родители - люди не строгие - без памяти любили сына, но не докучали ему излишней опекой и «не притесняли». Они дали «Енюшеньке» пол­ную свободу, и он сформировал себя как личность совершенно самостоя­тельно. Герой читал, наблюдал, ставил опыты, ездил, общался с людьми. Базаров всего достигал сам, без чьей-либо помощи, ни на кого не надеясь и не ожидая милостей от судьбы.

Евгений с самого начала никому не верил на слово, старался прове­рять все, что узнавал. Он, решив стать врачом, не хотел беспрекословно верить даже научным книгам, принимал лишь то, подтверждение чему сам получил в результате опытов и исследований.

Трезво оценивать мир - это, конечно, хорошо. Но Евгений зашел слиш­ком далеко, понимая под трезвостью отрицание всяких чувств. Базарове-кие принципы привели его к циничному и примитивному пониманию жизни. Он сам насильно лишает себя такой неотъемлемой части челове­ческого существа, как романтизм. Это ярко проявляется в сцене проща­ния Базарова с Аркадием: «Ты навсегда прощаешься со мной... - печаль­но говорит Аркадий, - и у тебя нет других слов для меня?» - «Есть... Только я их не выскажу, потому что это романтизм, - это значит рассы-ропиться», - отвечает Базаров. Постепенно превращаясь в человека-схе­му, Евгений забывает прелести поэтического восприятия жизни. Неволь­ные проявления своих чувств Базаров маскирует иронией, которой пользу­ется очень разнообразно. Ирония для него - это средство отделить себя от человека, которого он не уважает, или «поправить» человека, на которого он еще не махнул рукой. Тургенев наградил своего героя и еще одним, самым опасным видом иронии: иронией, направленной на самого себя. Базаров иронически относится и к своим поступкам, и к своему поведе­нию. Достаточно вспомнить сцену его дуэли с Павлом Петровичем. Он иронизирует тут над Кирсановым, но не менеее горько и зло - и над са­мим собой.

Базаров думает, что «настоящий» человек не должен отвлекаться на то, чем руководят чувства, а не разум: любовь, восхищение природой, му­зыка, поэзия, искусство, мечты и т. д., так как это отдаляет его от постав­ленной цели. Сам же он считает себя выше всего этого «вздора». Базаров уверен, что любые чувства можно обуздать и искоренитьтз -себе усилием воли.

Жизнь заставляет Базарова усомниться в исповедуемых им принци­пах. Любовь к Одинцовой открыла ему, что чувства все-таки существуют, существуют вопреки его убеждениям, и любовь никак не сводится к при­митивному физиологическому акту. Да и сама Одинцова при ближайшем знакомстве окажется «странной», непонятной женщиной, а вовсе не од­ной «березкой» из тысяч подобных «экземпляров». Так же, в нарушение всех принципов, Базаров ощутит в себе трепетное, сыновнее отношение к «старикам», поверит в прекрасное, высокое начало, неподвластное ломке экспериментатора-естествоиспытателя.

Представление о дружбе у Евгения Васильевича особое. Он думал, что дружба - это отношения по принципу учитель - ученик, причем учитель всегда и во всем прав. Именно так Базаров относился к дружбе с Аркади­ем Кирсановым. Он не считал этого «птенца» личностью, достойной ува­жения. Евгений видел в Аркадии хороший материал для создания «на­стоящего» человека, подобного себе самому, путем искоренения разного «вздора» вроде «романтизма» и наставления на «путь истинный». База­рову было сначала приятно восхищение своего ученика и роль «творца нового человека», но потом, увидев, что из романтичного, мечтательного Аркадия не получится нигилиста, просто махнул на него рукой. Он гово­рит Аркадию: «Так ты задумал гнездо свить?.. Ты поступил умно. Для нашей горькой, терпкой жизни ты не создан... Ты славный малый, но ты все-таки мякенький, либеральный барич».

Но дело не только в базаровском понимании дружбы. Просто сам Евгений не умеет дружить. Его высокомерное, часто неоправданно грубое обращение с Аркадием нарушает все извечные законы человеческих отно­шений и неминуемо ведет к разрыву. Ведь дружба - это равноправное партнерство, уважение, а не рабство и не покровительство.

Весь роман «Отцы и дети» построен на столкновении Базарова с дру­гими героями. Главным антагонистом главного героя является Павел Петрович Кирсанов. Его столкновения с Базаровым начинаются со сло­весных поединков, а заканчиваются дуэлью. В этих спорах каждый отста­ивает свою, единственно правильную, как ему кажется, точку зрения. В дискуссиях между Евгением и Павлом Петровичем истина не рождается и родиться не может, потому что оба участника диалога не слышат (а точнее, не хотят слышать) своего оппонента. Именно эта глухота к чужо­му мнению, абсолютная неспособность хотя бы попытаться понять проти­воположную точку зрения, по-моему, и роднит таких далеких, на первый взгляд, друг от друга Базарова и Кирсанова. Оба они - фанатики собствен­ных убеждений, рабы «принсипов».

Описание болезни и смерти Базарова дано в романе в подлинно траги­ческих тонах, с огромной художественной силой, потому что эти собы­тия — самый трудный экзамен на право называться человеком и самая большая победа Евгения: «Умереть так, как умер Базаров, — все равно что сделать великий подвиг». Смерть Базарова, уверенного во всемогуще­стве науки, - нелепая смерть от случайного пореза - воспринимается как трагическая усмешка всесильной природы над человеком, возомнившим, что он мудрее и сильнее самой жизни.

Все испытания, которые Евгению предстояло выдержать, он выдержал блестяще: ни разу не погрешил против своих убеждений, ни разу не уро­нил своего человеческого достоинства. Лишь с одним испытанием База­ров не справился: он не выдержал столкновений с самим автором, кото­рые даны в романе как подтекст, как «подводное течение». Столкновений этих два. Тургенев опровергает тезис своего героя: «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник», - изображая в романе природу как храм; а затем автор, показывая готовность Базарова действовать в духе своих демократических убеждений - действовать, то есть разрушать, чтобы расчистить место для тех, кто будет строить, не дает ему возможно­сти действовать, потому что, с его точки зрения, Россия в таких действиях пока не нуждается.

Таким образом, Тургенев, утверждая победу демократа Базарова над аристократами, любя своего героя за то, что у него слово не расходится с делом, за то, что он в любой ситуации остается самим собой, не признает той цели, для которой Евгений себя готовил, поэтому заставляет его уме­реть.

Тургенев в одном из писем признался, что когда он писал Базарова, то в конце концов почувствовал к нему не неприязнь, а восхищение. А когда писал сцену смерти Евгения, то рыдал навзрыд. Но это не были слезы жалости, это были слезы художника, который видел трагедию чело­века, в котором воплотилась часть его собственного идеала.