Только что опубликовав роман «Рудин» в январской и фев­ральской книжках «Современника» за 1856 год, Тургенев за­думывает новый роман. На обложке первой тетради с автогра­фом «Дворянского гнезда» написано: «Дворянское гнездо», повесть Ивана Тургенева, задумана в начале 1856 года; долго очень не принимался за нее, все вертел ее в голове; начал вырабатывать ее летом 1858 года в Спасском. Кончена в поне­дельник, 27-го октября 1858 года в Спасском». Последние ис­правления были внесены автором в середине декабря 1858 го­да, и в январской книжке «Современника» за 1959 год «Дво­рянское гнездо» увидело свет. «Дворянское гнездо» по общей настроенности кажется очень далеким от первого тургеневско­го романа. В центре произведения — история глубоко личная и трагическая, история любви Лизы и Лаврецкого. Герои встре­чаются, у них возникает симпатия друг к другу, потом — любовь, они боятся признаться в этом самим себе, потому что Лаврецкий связан браком. За короткое время Лиза и Лаврец-кий переживают и надежду на счастье, и отчаяние — при сознании его невозможности. Герои романа ищут ответы преж­де всего на вопросы, которые их судьба ставит перед ними, — о личном счастье, о долге перед близкими, о самоотречении, о своем месте в жизни. В первом тургеневском романе присут­ствовал дух дискуссии. Герои «Рудина» решали философские вопросы, истина рождалась у них в споре.

Герои «Дворянского гнезда» сдержанны и немногословны, Лиза — одна из самых молчаливых тургеневских героинь. Но внутренняя жизнь героев протекает не менее напряженно, и работа мысли совершается неустанно в поисках истины — только почти без слов. Они всматриваются, вслушиваются, вдумываются в жизнь, окружающую их и свою собственную, с желанием понять ее. Лаврецкий в Васильевском «словно прислушивался к течению тихой жизни, которая его окружа­ла». И в решительный момент Лаврецкий опять и опять «при­нимался глядеть в свою жизнь». Поэзией созерцания жизни веет от «Дворянского гнезда». Безусловно, на тональности этого тургеневского романа сказались личные настроения Тур­генева 1856—1858 годов. Обдумывание романа у Тургенева совпало с моментом жизненного перелома, с душевным кри­зисом. Тургеневу тогда было около сорока лет. Но известно, что ощущение старения пришло к нему очень рано, и вот он уже говорит, что «не только первая и вторая — третья моло­дость прошла». У него грустное сознание, что жизнь не сло­жилась, что поздно рассчитывать на счастье для себя, что «пора цветения» миновала. Вдали от любимой женщины — Полины Виардо — нет счастья, но и существование около ее семьи, по его выражению, — «на краешке чужого гнезда», на чужби­не — тягостно. Собственное трагическое восприятие любви Тургеневым сказалось и в «Дворянском гнезде». К этому при­соединяются раздумья о писательской судьбе. Тургенев корит себя за неразумную трату времени, недостаточный професси­онализм. Отсюда и авторская ирония по отношению к диле­тантству Паншина в романе — этому предшествовала полоса сурового осуждения Тургеневым самого себя. Вопросы, волно­вавшие Тургенева в 1856—1858 годах, предопределили круг проблем, поставленных в романе, но там они проявляются, естественно, в другом преломлении. «Я теперь занят другою, большою повестью, главное лицо которой — девушка, суще­ство религиозное, я был приведен к этому лицу наблюдениями над русской жизнью», — писал он к Е. Е. Ламберт 22 декабря 1857 года из Рима. Вообще вопросы религии были далеки от Тургенева. Ни душевный кризис, ни нравственные искания не привели его к вере, не сделали глубоко религиозным, к изо­бражению «существа религиозного» он приходит иным путем, настоятельная необходимость осмыслить это явление русской жизни связана с решением более широкого круга вопросов.

В «Дворянском гнезде» Тургенева интересуют злободнев­ные вопросы современной жизни, здесь он точно вверх по те­чению реки доходит до ее истоков. Поэтому и герои романа показаны с их «корнями», с той почвой, на которой они выросли. Тридцать пятая глава начинается с воспитания Лизы. У девушки не было душевной близости ни с родителями, ни с француженкой-гувернанткой, она воспитывалась, подобно пушкинской Татьяне, под влиянием своей няни, Агафьи. Ис­тория Агафьи, дважды за свою жизнь отмеченной барским вниманием, дважды перенесшей опалу и смирившейся перед судьбой, могла бы составить целую повесть. Автор ввел исто­рию Агафьи по совету критика Анненкова — иначе, по мнению последнего, был непонятен конец романа, уход Лизы в монас­тырь. Тургенев показал, как под влиянием сурового аскетизма Агафьи и своеобразной поэзии ее речей сформировался строгий душевный мир Лизы. Религиозное смирение Агафьи воспитало в Лизе начало всепрощения, покорности судьбе и самоотрече­ния от счастья.

В образе Лизы сказались свобода взгляда, широта воспри­ятия жизни, правдивости ее изображения. Самому автору по натуре ничто не было более чуждо, чем религиозное самоотре­чение, отказ от людских радостей. Тургеневу была присуща способность наслаждаться жизнью в самых разных ее прояв­лениях. Он тонко чувствует прекрасное, испытывает радость и от естественной красоты природы, и от изысканных созданий искусства. Но более всего умел он ощутить и передать красоту человеческой личности, пусть не близкой ему, но цельной и совершенной. И поэтому такой нежностью овеян образ Лизы. Как пушкинская Татьяна, Лиза — из тех героинь русской литературы, которым легче отказаться от счастья, чем причи­нить страдания другому человеку. Лаврецкий — человек с «корнями», уходящими в прошлое. Недаром его родословная рассказана от начала — с XV века. Но Лаврецкий не только потомственный дворянин, он также и сын крестьянки. Он этого никогда не забывает, он ощущает в себе «мужицкие» черты, и окружающие удивляются его необыкновенной физической силе. Марфа Тимофеевна, тетка Лизы, восхищалась его бога­тырством, а мать Лизы, Марья Дмитриевна, порицала в Лав-рецком отсутствие утонченных манер. Герой и происхождени­ем, и личными качествами близок к народу. Но вместе с тем на формирование его личности оказали влияние и вольтери-анство, англоманство отца, и русское университетское образо­вание. Даже физическая сила Лаврецкого не только природ­ная, но и плод воспитания швейцарца-гувернера.

В этой развернутой предыстории Лаврецкого автора инте­ресуют не только предки героя, в рассказе о нескольких поко­лениях Лаврецких отражена и сложность русской жизни, рус­ского исторического процесса. Глубоко значителен спор между Паншиным и Лаврецким. Он возникает вечером, в часы, пред­шествующие объяснению Лизы и Лаврецкого. И недаром этот спор вплетается в самые лирические страницы романа. Для Тургенева здесь слиты воедино личные судьбы, нравственные искания его героев и их органическая близость к народу, от­ношение к нему на «равных».

Лаврецкий доказал Паншину невозможность скачков и надменных переделок с высоты чиновничьего самосознания — переделок, не оправданных ни знанием родной земли, ни дей­ствительно верой в идеал, хотя бы отрицательный; привел в пример свое собственное воспитание, требовал прежде всего признания «народной правды и смирения перед нею...». И он ищет эту народную правду. Он не принимает душой религиоз­ного самоотречения Лизы, не обращается к вере как к утеше­нию, но испытывает нравственный перелом. Не проходит для Лаврецкого даром и встреча с товарищем по университету Ми-халевичем, упрекнувшим его в эгоизме и лени. Отречение все же происходит, хотя и не религиозное, — Лаврецкий «дейст­вительно перестал думать о собственном счастье, о своекорыст­ных целях». Его приобщение к народной правде совершается через отказ от эгоистических желаний и неутомимый труд, дающий спокойствие исполненного долга.

Роман принес Тургеневу популярность в самых широких кругах читателей. По словам Анненкова, «молодые писатели, начинающие карьеру, один за другим являлись к нему, при­носили свои произведения и ждали его приговора...». Сам Тур­генев вспоминал двадцать лет спустя после романа: «Дворян­ское гнездо» имело самый большой успех, который когда-либо выпал мне на долю. Со времени появления этого романа я стал считаться в числе писателей, заслуживающих внимание пуб­лики».