Известно, что основой «Войны и мира» Л. Н. Толстой счи­тал «мысль народную». «Я старался писать историю народа», — одно из знаменательных высказываний автора о своем романе. Однако Андрею Болконскому и Пьеру Безухову писатель отвел в «Войне и мире» совершенно особую роль, едва ли не главную.

Всякая попытка сравнения или противопоставления Анд­рея и Пьера была бы ошибкой. По ряду причин эти два героя созданы автором для того, чтобы дополнять друг друга.

Если вычертить кривую нравственных взлетов и падений Андрея Болконского, то она в точности повторит каждый изгиб подобной кривой Пьера Безухова. Они вместе верили, вместе разочаровывались, в.месте снова воскресали и опять мучительно трудно искали ответа на один вопрос: «Какая же правда заключена в судьбе человека, который так суетно жи­вет и так обманно умирает?»

Когда читатель встречается с ними впервые, они одина­ково страдают честолюбием: Болконский несчастлив в семейной жизни и мечтает о славе полководца; Пьер страдает от своего двусмысленного положения в обществе, от своей отверженности. Но суть в том, что оба они полностью во вла­сти идей своего круга, признают ценности и идеалы людей суетных и тщеславных и пытаются добиться признания. Ка­кая-то невидимая сила заставляет людей, словно птиц, уле­тающих осенью на юг, шаг за шагом повторять путь своих от­цов, даже еcли это дорога в никуда.

Но Толстой не дает возможности Пьеру и Андрею повто­рить своих отцов: он испытывает идеалы мира — войной, жизнь — смертью. Разочарованные в идеалах общества («всё ложь»), герои попадают под власть идей прогресса: они, каж­дый по-своему, собираются переделать общество. По Тол­стому, прогресс — мираж, попытка лихорадочной деятель­ностью подменить веру («Пьеру все люди представлялись солдатами, спасающимися от жизни»). Именно поэтому князь Андрей и Пьер на своем пути поисков истины терпят новую катастрофу, разуверившись в Сперанском и масонах.

В июле 1812 года началось вторжение Наполеона в Рос­сию. Для двух героев «Войны и мира» это — период расте­рянности и новых поисков. Кому верить, во что верить?

«Новое чувство озлобления против врага заставило его забыть свое горе», — пишет Толстой о Болконском. Но озлобление — всегда признак слабости, потери ориентации, почти всегда предшествующей гибели. Бессмысленно, но за­кономерно погибает Андрей Болконский. Безухову же уда­ется в последнем шаге разойтись со своим другом. Он пере­стает ненавидеть Наполеона и находит то, что искал всю жизнь. «Этот страшный вопрос: зачем? к чему?., заменился представлением ее»,— добрый гений романа, Наташа Росто­ва, возвращает Пьера к жизни, как чуть раньше — Болконско­го. Толстой пишет: «В Пьере была новая черта, заслужившая ему расположение всех людей; это признание возможностей каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по-своему». Это, казалось бы, разрешение вопроса о счастье, признание того, что каждый счастлив тем, во что верит. У счастья нет единой меры: один счастлив там, где другой умирает от горя. Пьер научился не навязывать своего пони­мания счастья другим и нашел общий язык с людьми, чего он так долго искал. Общий язык с людьми — его не хватило Бол­конскому в момент гибели.

Одиночество — вот то страшное, что преследует героев на протяжении всего романа и побеждается Пьером. Определе­ние любви лежит в его диаметральной противоположности одиночеству. Любыми способами человек пытается преодо­леть одиночество, нащупать свою духовную общность с людь­ми — общность радостей, интересов, идеалов, веры.

Пьер, попав в плен, встречается со странным солдатом — Платоном Каратаевым, в котором совершенно отсутствова­ло все самобытное, индивидуальное, загадку личности кото­рого Пьер затем будет обдумывать всю жизнь. Благодаря сво­им страданиям и благодаря Каратаеву, Пьер обнаруживает свою духовную общность с народом, в нем наряду с чувством личного начинает расти и чувство национального, радость причастности к народной судьбе — пусть даже судьбе нелег­кой. Этой счастливой перемене в душе героя помогает закре­питься и любовь Наташи, в которой также очень сильно глу­бинное, почти генетическое чувство родного, коренного, народного (вспомним ее пляску, ее гневный выкрик при не­желании родных отдать подводы раненым солдатам: «Что мы, немцы какие-нибудь!»).

Таким образом, Толстому удалось найти в жизни гармо­нию личного и народного и убедительно воплотить эту гар­монию на страницах «Войны и мира».