«Улитка на склоне» — это великолепный слепок нашей жизни, перенесенный в фантастические условия, до которых и мы можем довести наши леса, где человек-философ пытается найти себя и смысл не только своего, но и всеобщего бытия. В повести существуют как бы три цивилизации — Управление, Деревня и Город подруг. Видим мы их глазами Кандида и Переца, так называемых «маленьких» людей. Наверное, самое трагическое в Управлении и Деревне, что это фактически наша реальность с небольшим оттенком гротеска и фантасти­ки. Бумажная и кабинетная волокита, доходящая до абсурда секретность, бесполезность и бессмысленность деятельности многих людей, собрания у нас вызывают лишь горькую ус­мешку как блистательная сатира. Мне кажется, что история появления Управления передана в разговоре машин, подслу­шанном Перецем. Так же, как машины людей, люди по-разно­му обсуждали и решали судьбу Леса, пока нечто магическое (либо некто) не выдвинуло идею о том, что в любом случае он должен быть устранен. Машины даже оказались гуманнее — они замялись, люди же эту идею осуществили. Перец пережи­вает страшную трагедию абсолютного непонимания: управ­ленцы не понимают его, мечтателя, он же «просто пропадает» с ними. Не смог понять он и своей мечты — Леса, изуродован­ного людьми и как бы озлобленного против них. «Хорошо бы научиться не бояться непонятного», которое лишь тогда и можно понять. Это действительно рецепт для излечения уп­равленцев от фальши, их превращение в «просто хороших людей», а не провозглашающих об этом. Но даже сам Перец не смог последовать своим словам и, как улитка, попытался спрятаться в скорлупу человека, который делает «все, что ему прикажут». Но Управление преподает ему жестокий урок, не позволяя быть пассивным, как ему хочется. Оно превратилось в систему, осуществляемую независимо от людей, когда они действительно становятся пассивными «винтиками», и она же «делает их активными нивелировщиками», также независимо от их воли создающими и поддерживающими ее существова­ние. Добрый философ и филолог Перец становится Директо­ром этого «искореняюще-охраняющего аппарата», и в него проникают «бюрократический» дух, и, видя еще и до этого бессмысленность сочетания отделов Искоренений и Охраны, он все-таки хочет сохранить «хорошо сколоченную организа­цию», желая направить ее по пути любви и уважения к Лесу. Но начало его деятельности и великолепное объяснение Алев­тиной сути всего происходящего убивают его иллюзии. То, что он счел «архимедовым» рычагом — Власть и Приказ, могут и нужны лишь для продолжения четко намеченного пути к раз рушению, а для управленцев это административная деятель­ность — форма жизни, которую они уже не хотят менять. Как заметил попутчик Переца на биостанцию, при всех «величест­венных перспективах» они будут слоняться от хрустальной распивочной до алмазной закусочной». Осознание админи­стративной деятельности, по словам Алевтины, ведет к гибели Управления, а осознание, размышления над этим и приятие его ведет к гибели человека. И гибель Переца — предупрежде­ние всем бунтарям, скрывающимся в скорлупе пассивности.

Кандид сильнее и счастливее Переца. Ему удается понять происходящее и бросить ему вызов. Все-таки в Управлении люди — они могут мечтать, надеяться. Кандид попадает в Город, царство подруг, где он и понимает власть слов «надо» и «нельзя», основ системы, ибо там она уже отшлифована. Он ужасается власти этих слов над ним, приобретенной еще в Управлении, потому что здесь она воистину безгранична. Любая идея, воплотившись полностью, сначала поражает. Так произошло и с Кандидом. Безобразная жестокость де­вушки с детскими ладошками и милой улыбкой, равнодуш­нейшая властность подруг, решающих, что и кто есть ошиб­ка, лишние и нуждаются в «очищении», смотрящих на весь Лес как на свою собственность, изменяемую по их воле, как на мертвяков, лишенных свобод и вообще права на жизнь, если не будут соответствовать неким стандартам, — все это сначала шокирует Кандида, но затем словно озаряет его. Именно такой кошмар, такой расцвет системы нужен, чтобы понять, как она страшна, и возненавидеть ее. «Улитка на склоне» еще раз доказывает, что решение судьбы своих со­братьев по каким-то закономерностям, когда их воспринима­ют лишь как абстрактное создание, которое в зависимости от «прогресса» будет жить так или эдак, либо вообще прекратит существование, — катастрофа для подвергаемых «прогрессу» обесчеловечение для решающих — женщины, матери пре­вращаются в подруг, которые перестают не только сами чув­ствовать, но и видеть чувства даже своих детей.

Если Город можно назвать трагическим отражение Уп­равления, то Деревню — комическим. Ее жители похожи на больших детей, которые подражают тому, что знают об Уп­равлении и Городе. И в них поселяется вирус «нельзя», но это пока не более чем слово. Они кажутся глуповатыми, но ведь это влияние насильно вторгающихся в их жизнь Управ­ления и Города, для них действительно непонятного, но ко­торое они принимают. Мы и в реальной жизни встречали примеры и плоды такого «облагоденствия» «высшей» циви­лизацией «низшей». Но Колченоги, Кулаки, Старосты, Ста­рики и т. д. добры: Кандид и Нава были чужаками; однако их приняли без всяких подозрений и процедур; их болтовня не может оказаться для человека опасной, как в Управлении и Городе. Кандид, испытав самые жестокие и исключающие «надо» на себе, потеряв любимую, чудом спасшийся, возвра­щается туда, откуда долго стремился уйти, возвращается с любовью к этим людям. Он проклинает «прогресс» и «исто­рическую правду», забывающих о нравственности и морали, милосердии и прикрывающих жестокость «закономернос­тью», и остается в Деревне, которая, словно улитка, со своим пониманием происходящего, прячется в хрупкий панцирь и медленно познает окружающий мир, чтобы хоть скальпелем продлить жизнь «счастливых обреченных», остановить без­жалостные «жернова прогресса», но главное — остается с людьми без фальши, «просто хорошими».

На протяжении всей повести у читателя остается ощуще­ние какой-то рутины, словно самого тебя, а не мотоцикл Ту­зика затягивает в клоаку, а конец удивительно светлый, не­смотря на обреченность этих людей, как, наверное, всегда светло выступление человека против самодурства силы и власти, пробуждение в нем сострадания, осознание человека человеком в себе самом и других.