Во многих откликах на «Детей Арбата» один и тот же мотив: как же вовремя вышла эта книга! Считается, что книги все-таки должны выходить по мере их написания.

Отнюдь не отказавшись от этой мысли, сегодня критики правы. Теперь, когда страсти вокруг рыбаковского романа по­улеглись и яростные споры о нем отошли в область хоть и недавней, но все же истории, даже самые активные противники «Детей Арбата» вряд ли станут отрицать, что этой книге было суждено сыграть особую роль в нашем общественном развитии.

Именно в ходе полемики вокруг «Детей Арбата» шел не­виданный прежде процесс объединения и размежевания раз­ных литературных — и не только литературных — сил. Имен­но в ходе этой полемики обозначились отчетливые контуры грядущих общественных противостояний. И для «левых», и для «правых» роман является чем-то вроде испытательного полигона: в ходе пробных боев многое уточнялось, укрепля­лись позиции, неизбежно становилось легче двигаться дальше. Именно после публикации «Детей Арбата» и вызванной ими полемики вовсю развернулся и сделался практически неуправляемым поток «возвращаемой» литературы. И — оглянемся еще раз — после «антисталинских» «Детей Арбата» по-насто­ящему пошел, раскрутился разговор о нашей сравнительно близкой и чуть более отдаленной истории, дошедший от разо­блачения беспримерных злодеяний «отца народов» до анализа глубинных начал большевистского государства и личности его основателя. Разговор, в свете которого потерял недавнюю ост­роту и сам прогремевший роман Рыбакова. Этот взгляд можно позволить отнюдь не для того, чтобы убедить читателей, от­крывших для себя «Детей Арбата», будто бы все это произошло благодаря одному-единственному произведению. Но так уж сложилось, что этому роману выпало оказаться камнем пре­ткновения. Начну с последнего. Нам уже доводилось сравни­вать литературу советского периода с айсбергом — на поверх­ности видна лишь верхушка, все остальное спрятано под водой. В те далекие годы, как бы то ни было, но полностью «распах­нуться» было дано далеко не каждому, у каждого ставились свои пределы. Все светские люди мечтали, что пределов в обо­зримом будущем вообще не будет — такую перспективу с ог­ромным трудом способно было переварить сознание человека. Но даже самые вольнодумные из нас продолжали оставаться советскими людьми, воспитанниками этой системы.

Словом, в той или иной мере, с теми или иными оговорками наше сознание оставалось «айсбергом». Такими и пришли к чтению романа «Дети Арбата».

Резонанс в печати, какого еще не вызывало ни одно про­изведение то Удашней литературы. Тому виной служили не­сколько причин. И первой, главной была фигура Сталина, ко­торой автор отдал первостепенное место. Если вспомнить тот образ человека с трубкой, который еще недавно во множестве копий представал перед нами из книг, — контраст был рази­тельным. Не «строгий, но справедливый» Отец, несущий тяж­кое бремя ответственности за подданных своей необъятной дер­жавы, — кровавый деспот, паук, плетущий нити заговора про­тив своих вчерашних соратников, хладнокровно подготавли­вающий убийство Кирова, чтобы развязать террор. Показывая своего героя изнутри, раскрывая отчасти в подробных внут­ренних монологах его психологию и, главное, философию, Ры­баков обращался к самым серьезным вопросам нашего исто­рического бытия — вопросам, которые в таком прямом виде еще никогда не вставали со страниц нашей литературы. Ста­лин, Киров, Ягода, Ежов. Арестованные, допрашиваемые, ссыльные. Коридоры тюрьмы и — коридоры власти. Скрытая от посторонних взоров жизнь НКВД. Подоплека политических процессов. А ведь еще Москва тридцатых годов, где страх и подступающие прозрения мешают с бесшабашным весельем, где не только томятся в тюремных очередях, но и коротают время в «подвальчиках», прожигают жизнь в ресторанах, от души смеются и от души танцуют, заводят знакомства.

«Дети Арбата» вышли «достаточно полнокровными — до­статочно для того, чтобы выглядеть «живыми людьми». Про­чтение подлинных миссий, неизбежная дань «правилам игры», которые заставляли писателя даже в самой смелой своей смелости проявить осторожность. Сегодня можно ска­зать, что это была полемика с кляпом во рту, во всяком случае, начиналась она именно так. Сам роман был поставлен в ложное положение: как в старые добрые времена. В результате «Дети Арбата» были выдернутыми из общего литературного ряда.

В романе автор учит нас, как достойно сражаться с про­тивником, использующим то обстоятельство, что писатель де­лает предметом изображения Москву 1934 года, для обвинений его в равнодушии к судьбам российской деревни тридцатого— тридцать третьего годов? С противником, из того факта, что автор рисует героев романа детьми своего времени, живущими в Москве на Арбате, делающим вывод, будто его волнует лишь трагедия «своих» в противоположность трагедии «общенарод­ной», — вот смысл названия романа Рыбакова «Дети Арбата». Давал ли автор повод упрекать себя в равнодушии к судьбам российского крестьянства, в том, что за трагедией арбатских детей и коммунистов он не увидел трагедии «народа»? Нет, не давал. Давал ли он повод упрекнуть свой роман в сложности понимания? Был ли он полностью свободен в своих воззрениях на истоки потрясших Россию катаклизмов? А ведь «Дети Ар­бата» были к тому же произведением незаконченным, может быть, крайне важной, но все-таки частью полотна, задуманного писателем. В самом деле, откуда нам знать, как будет разви­ваться замысел и к чему в конце концов придет автор и его герои? Даже и сейчас, когда прочитаны еще две книги, про­должившие «Детей Арбата», мы не имеем права сказать, будто этот замысел нам стопроцентно ясен. В «Детях Арбата» Саша Панкратов говорит философу Всеволоду Сергеевичу: «Ленин тоже не отрицал вечные истины, он сам на них вырос. Его слова об особой классовой нравственности были вызваны тре­бованиями момента, революция — это война, а война жестока. То, что для Ленина было временным, вызванным жестокой необходимостью, Сталин возвел в постоянное, вечное, возвел в догму». «При всем вашем благородстве, Саша, — отвечает Всеволод Сергеевич, — у вас есть одна слабинка: из осколков своей веры вы пытаетесь испить другой сосуд. Но не получится: осколки соединяются только в своей прежней форме». Слова слишком значимы, чтобы оказаться в романе случайно. Но теперь не до конца понятен замысел автора... В «Тридцать пятом...» показано, как осколки мировоззрения сами соеди­нились в прежней форме.

Новый роман не подтвердил догадки критики. Но означает ли это, что догадка в принципе была неверна? Если подумать прежде всего потому, что все мы слишком хорошо знаем, как долго и мучительно избавлялось наше общество от иллюзий, как, даже пройдя через испытания, несопоставимые с Саши­ными, люди продолжали держаться пусть не за Сталина, так хоть за Ленина, некоторые герои романа пытаются жить по меркам партии, они не знают весь ужас, который творится буквально у них под носом, а кто не может привыкнуть ко лжи, те погибают, не выдерживая «паутины» Сталина. Так что, рисуя своих героев такими, писатель не погрешил против истины. И, видно, правда Сашиного характера и характера времени заключается как раз в том, что ни на Арбате, ни в тюремной камере, ни даже в сибирской ссылке не дано ему еще было прозреть. Лишь пройдя через мытарства главного героя Саши, человека с «минусом» в паспорте, через унижения, связанные с устройством на работу, с ежедневным страхом снова «загреметь» и увлечь за собой других, лишь совершив над собой нравственное насилие и подняв руку за смертную казнь людям, — лишь пройдя через все это, Саша Панкратов начинает догадываться и о своей вине: «То, что происходит сейчас, — неизбежное следствие того, что происходило тогда. Тогда он сам требовал от других победных гимнов, теперь того же требуют от него».

В свете двух последующих книг несколько по-иному чита­ются и «Дети Арбата». Нет, в замысел автора не входит скорый суд над героями, как не входило и вынесение окончательных исторических приговоров. Кто рассуждает у Рыбакова о Лени­не? Сталин, Саша Панкратов, Киров, Будягин. Кого из них можно назвать «рупором идей» писателя? Рыбаков не ушел от вопроса об исторической вине героев и вождей революции в той крови, что пролилась и прольется, — он обошел этот во­прос. Причем обошел вполне в духе «айсберговых» времен, в расчете на понятливого читателя. И кто знает, что пригрезится в последнем, смертном дыму герою Гражданской войны Будягину: может, он, проходя через пытки, как и Саша Панкратов, помнит: «то, что происходит теперь, — неизбежное следствие того, что происходило тогда?» «Наступают черные времена» — кончились «Дети Арбата». Тридцать седьмой год у Рыбако­ва — это уже апофеоз страха. Страха. Страха и лжи. Люди отъединяются друг от друга и замолкают, рушатся человечес­кие контакты.

Страх делает людей палачами. Так говорит Варя своей пра­воверной сестре Нине после того, как ту вызывали в райком. Неизмеримая, нескончаемая цепь страха: от Сталина — и вниз, вниз, вниз. Где каждый — звено этого страха. Критики упрекают Рыбакова в длиннотах, в перенасыщенности факти­ческим материалом, в ослабленности психологических моти­вов. Писатель торопился, и его можно понять. Сейчас мы читаем Рыбакова глазами людей, для которых возвращенное про­шлое еще не остыло. Но когда это все уляжется и отойдет в область далекой истории, то люди будут более лояльны к по­добным романам. Сегодня, когда напечатано чуть ли не все из «потаенной» литературы, кажется, перешагнули порог дол­гожданной свободы слова, очень велик соблазн противопостав­лять одних писателей другим. Каждый писатель — если это честный писатель — вершит дело своей жизни. Скажем, Ры­баков написал «Детей Арбата» в 1987 году, а время взял три­дцатые—сороковые годы Москвы. Нам есть за что испытывать благодарность к Анатолию Рыбакову. «Арбатская эпопея» еще не закончена. Так что дай Бог писателю довести свой замысел до конца.