Роману «Евгений Онегин» А. С. Пушкин посвятил треть своей творческой жизни. Время написания романа совпало с периодом интенсивных нравственных исканий поэта, серьез­ной переоценки ценностей, определения новых жизненных ориентиров. Стремление к философскому осмыслению мира, главных этических проблем бытия и современного общества с необыкновенной полнотой отразилось в романе, в котором все события реальной жизни и сюжетного существования ге­роев преподносятся сквозь призму авторского восприятия. Судьбы героев романа дают пищу для размышлений о взаи- мосвязи личности и мира, в том числе о проблеме счастья и долга.

Ни у кого нет сомнений в том, что Онегин несчастлив. Счастливым человека не может сделать ни происхождение, ни богатство, ни природная одаренность. Все это у Евгения есть. «Наследник всех своих родных», принадлежащих к выс­шему петербургскому обществу, наделенный такими качест­вами, как «резкий, охлажденный ум» и «счастливый талант» коммуникабельности, Онегин обделен чем-то важным, необ­ходимым для счастья. Автор, рассказывая о Евгении как о своем приятеле, дает нам понять, что Онегина отличает уди­вительная душевная неразвитость. Рассказчик постоянно предлагает Онегину обстоятельства, которые для самого авто­ра связаны с ощущением упоения жизнью, восторга и счас­тья. Онегин в этих обстоятельствах остается равнодушным.

Для автора театр — «волшебный край», о котором он го­ворит с огромным воодушевлением, показывая себя подлин­ным знатоком и ценителем русской театральной культуры. Но «почетный гражданин кулис» остается равнодушен и к «блистательной» Истоминой, и к «прелести необыкновенной» постановок Дидло. Автор как бы предлагает Онегину полю­бить вместе с ним «бешеную младость, и тесноту, и блеск, и радость» балов, но Онегин появляется в гостиных, «как Child Harold , угрюмый, томный». Автор хотел ввести Онегина в круг своих друзей-литераторов, научить его наслаждаться «горячкой рифм», потому что в творчестве находит поэт спа­сение от душевных невзгод: «Пишу, и сердце не тоскует». Но из этого ничего не вышло, как они «ни бились», к тому же оказалось, что вообще Евгению «труд упорный... был тошен». «Счастье юных лет» автора составляла любовь, которая так преображала окружающий мир, что счастливыми станови­лись даже предметы: «счастливое стремя». Но Онегин не умеет любить, для него любовь — «наука страсти нежной»,-рассудочная игра. Показательно, что с первых страниц рома­на много говорится об уме героя, душа же упоминается только в связи с его «душевной пустотой». Большое значение для развития души могут иметь книги, что подтверждает пример Татьяны, но Онегин читал книги, чтобы «присвоить ум чужой». О душевной «глухоте» Евгения говорит и отсутствие родственных привязанностей. Узнав о смерти отца, он оказы­вается «довольный жребием своим», а дядя, по его мнению, когда умер, «лучше выдумать не мог».

Автор ведет Онегина по жизни, предлагая ему все новые

возможности счастья. Он как будто ждет, когда же Евгений, как Фауст, воскликнет: «Остановись, мгновение! Ты прекрас­но!» — и посылает героя в «мир деревенской тишины», где сам автор провел «счастливейшие дни». Но «его Евгений» и здесь остается бесчувственным, его все так же, «как тень», преследует «хандра». Онегин не смог погрузиться в покой сельского однообразия, найдя «замену счастью» в привычке, как иной «деревенский старожил». Тогда автор умышленно сталкивает героя с миром душевности и сердечности, знакомя Онегина с людьми, у которых есть то, чем обделен Евгений.

«Душа» — первое слово, характеризующее Ленского. Оно присутствует во всех строфах, знакомящих нас с юным поэ­том: «с душою прямо генетической», «дух пылкий», «его душа была согрета...», «...душа родная соединиться с ним должна», «...поэтическим огнем душа воспламенилась в нем». В душе живет и «доверчивая совесть» и счастье. Лен­ский — единственный герой романа, для которого счастье — естественное сиюминутное состояние. Для автора мгновения счастья были разлиты в воспоминаниях. Его отношение к счастью можно выразить словами И. А. Бунина: «О счастье мы всегда лишь вспоминаем». Ленский же так идеализирует мир, что может быть счастлив именно сейчас. Автор называет его «счастливцем», не раз повторяет, что тот «был счастлив», веселит читателя «картиной счастливой любви» Ленского, то­ропит «счастливый срок» его свадьбы. «Негодование ревни­вое» лишь ненадолго выводит Ленского из перманентно счаст­ливого состояния, в которое он быстро и радостно возвраща­ется, как в состояние устойчивого равновесия, шепча: «...не правда ль? Я счастлив».

В рассказе о Ленском возникает нежный образ: «мотылек, в весенний впившийся цветок». Этот же образ связывается с Татьяной: «Так бедный мотылек и блещет и бьется радужным крылом...» В виде бабочки в античном искусстве изобража­лась Психея — прекрасная возлюбленная Амура и олицетво­рение души. Поэтичнейшую сказку о Психее создал Апулей, которого «читал охотно» автор в «садах лицея», связанного с целой вереницей счастливых авторских воспоминаний. Образ мотылька объединяет Татьяну и Ленского не только потому, что они тоже олицетворяют душу. Они оба столкнулись со стеклом онегинского бездушия, оставив на нем трещину. Но один разбился, а другая уцелела, несмотря на предсказание: «Погибнешь, милая...» «Доверчивость души невинной» Та­тьяны пробуждает к действию душу Евгения: «Ив сладостный, безгрешный сон душою погрузился он». И тут же впер­вые рядом с ним возникают слова о возможности счастья. «И был бы счастлив... сколько мог!» — по совести: «совесть в том порукой».

Но о счастье Онегин может говорить только в сослагатель­ном наклонении, потому что осознает свою неспособность сле­довать долгу. Олицетворением долга в романе является суп­ружество. Отношение к браку для Пушкина всегда было кри­терием зрелости человека. Осознание ответственности перед семейными обязательствами прекрасно выражено в «Сказке о царе Салтане». «Но жена не рукавица: с белой ручки не стряхнешь да за пояс не заткнешь». Ленский, чье детство прошло в обстановке любящей патриархальной семьи, «для оной жизни был рожден», его представление о счастье не противоречило осознанию долга. В такой же сердечной обста­новке «милой старины», имея перед глазами примеры матери и няни, воспитывалась Татьяна, поэтому для нее так естествен обычный ход семейной жизни: «...Была бы верная супруга и добродетельная мать». Онегин рос в отрыве от корней, не зная родительской любви, не докучаемый «моралью строгой». В его кругу супруг воспринимался как объект для насмешек: «...рогоносец величавый, всегда довольный сам собой, своим обедом и женой», — почти буквальное повторение варианта судьбы Ленского: «В деревне, счастлив и рогат, носил бы стеганый халат». Автор, будучи на каком-то этапе жизни «врагом Гимена», разделял отношение Онегина к браку, «ряд утомительных картин» которого обрисовывает Евгений в от­поведи Татьяне. Но «блажен, кто вовремя созрел». В зрелые годы ценностные критерии меняются:

 

Мой идеал теперь — хозяйка,

Мои желания — покой,

Да щей горшок, да сам большой.

 

Трагедия же Онегина в том, что формирование его души происходит с опозданием, в том, что «рано чувства в нем остыли», в том, что у него изуродовано понятие долга. Лож­ная «пружина чести» не дала Онегину прислушаться к голосу уже проснувшейся к тому времени души и выполнить нрав­ственный долг, проявив себя «мужем с честью и умом» и остановив дуэль, поэтому он оказывается убийцей Ленского. Но и Ленским руководит «ложный стыд» бесчестья, нелепая мысль об обязанности быть спасителем Ольги от «ядовитого» «развратителя». Оба действуют, «как в страшном, непонят­ном сие», и один погибает «во цвете радостных надежд», а

другой остается «в тоске сердечных угрызений». В отношении к смерти Ленского проявилось разное осознание долга герои­нями романа. Легкомысленная Ольга «недолго плакала» о женихе, усыпленная «любовной лестью» улана. Татьяна долго грустит о погибшем поэте, осуждая себя за любовь к Онегину: «Она должна в нем ненавидеть убийцу брата свое­го...»

Татьяна быстро понимает, что ей Онегин «не может... счастья дать». Но сама способность любить — уже счастье. Это понимает автор и дает нам ощутить «счастливую силу мечтанья» Татьяны, вообразить вместе с ней «приюты счаст­ливых свиданий», почувствовать «полумучительную отраду» знакомства с домом любимого, куда попадает героиня, «забыв на время все на свете». Это звучит, как грибоедовское: «Счас­тливые часов не наблюдают». Татьяна хранит «тайну сердца своего, заветный клад и слез и счастья». Для автора и «его милой Тани» любовь — напряженная работа души.

Душа Татьяны была готова к этому труду. Ее сформиро­вали здоровый уклад деревенской жизни, близость к народ­ной обрядности христианских устоев, вольная русская при­рода, чтение книг. Поэтому любовь к Онегину не разрушила душу Тани, а укрепила ее нравственное совершенство. Между прочим, воспитание Ольги складывалось из тех же составля­ющих, кроме чтения книг. Вот какова роль мировой культу­ры в формировании «Татьяны милого идеала»! За эту высоту души автор награждает Татьяну тем, что впоследствии сам признавал высшими ценностями бытия, альтернативами счастья: «...она сидит покойна и вольна». Онегину же в этих ценностях отказано:

 

Я думал: вольность и покой

Замена счастью. Боже мой!

Как я ошибся, как наказан.

 

Любовь охватила душу Онегина после того, как он узнал, что такое раскаяние. Но этот душевный опыт пришел к нему поздно. Когда Евгений давал суровый урок Татьяне и говорил: «Не обновлю души моей...» — он не знал, что будет влюблен, «как дитя». Для этой не готовой к труду детской души «сер­дечное страданье» оказалось «невмочь», поэтому Онегин чах­нет: «...век уж мой измерен...» А Татьяна опять оказывается мудрее и выше, принимая Онегина «без гнева», не скрывая слез, откровенно говоря о своей любви и отказываясь от счас­тья ради чести и долга. В романе «Евгений Онегин» А. С. Пушкин дал нам всем урок такой высокой нравственности, что, как писала М. И. Цветаева, «между полнотой желания и исполнением желаний, между полнотой страдания и пустотой счастья мой выбор был сделан отродясь — и дородясь». Этот выбор был сделан всей русской литературой.