А. С. Пушкин искренне восхищается Москвой как воплощением национальной культуры, самобытности, русского духа, хранительницей исторической памяти народа. Поэт гордится старинными замками, Кремлем, свидетелями славы русского оружия, символами тор­жества идеи национального единства, национального самосознания:

 

Москва... как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось!

 

Гордость московского дворянства его соприкасаемостью с героическими страницами русской истории, вер­ность традициям, старинному жизненному укладу вызы­вают уважение, сочувствие поэта. И наоборот — низмен­ность уровня духовного развития, пошлость привычек, ограниченное и самодовольное восприятие вызывают иронию и насмешку автора:

 

Но в них не видно перемены;

Все в них на старый образец...

Все то же лжет Любовь Петровна,

Иван Петрович так же глуп,

Семен Петрович так же скуп...

 

«Младые грации Москвы» и «архивны юноши» чо­порно и неблагосклонно воспринимают провинциальную барышню: свысока, небрежно и самодовольно «озирают Татьяну с ног до головы», «ее находят что-то странной, провинциальной и жеманной». Простоту, естествен­ность, непосредственность девушки юные московские дворяне трактуют как недостаток воспитания, неуме­ние вести себя в свете, неумелое желание обратить на себя внимание. Впрочем, общество, признавая за Тать­яной право на провинциальную странность, принимает ее в свой круг.

Поэт увлеченно и сочувственно описывает москов­ские балы:

 

Там теснота, волненье, жар,

Музыки грохот, свеч блистанье,

Мельканье, вихорь быстрых пар

Красавиц легкие уборы...

 

Его завораживает обилие света, громкая музыка, красивые наряды, грациозные движения танцующих. Праздничная суета, «шум, хохот, беготня, поклоны, га­лоп, мазурка, вальс» привлекают Пушкина красочнос­тью, торжественностью. Татьяна, выросшая в гармо­ничном единении с природой, задыхается в этом стол­потворении на ограниченном пространстве Собрания, она «волненье света ненавидит»:

 

Ей душно здесь... она мечтой

Стремится к жизни полевой,

В деревню, к бедным поселянам,

В уединенный уголок,

Где льется светлый ручеек,

Я своим цветам, к своим романам».

 

А. С. Пушкин сопереживает героине, рвущейся из круга суеты, условностей, московского чванства на про­стор природы. Консерватизм, избирательность москов­ского барства отталкивают и поэта, впрочем, и кузины, и тетушки довольно скоро преодолевают городской снобизм в отношении к его героине и искренне желают ей достигнуть, как им кажется, самого главного в жиз­ни: удачно выйти замуж.

Уровень общения московского дворянства отдает провинциальной примитивностью и интеллектуальным убожеством. Если в деревне люди просты и бесцеремон­ны, приветливы и непретенциозны, в московском «свете пустом», но чопорном, напыщенном духовная ограничен­ность дворянской среды выглядит отталкивающей:

 

Татьяна вслушаться желает

В беседы, в общий разговор;

Но всех в гостиной занимает

Такой бессвязный, пошлый вздор;

Все в них так бледно, равнодушно;

Они клевещут даже скучно...

 

Как поразительно близки эти строки тем, в которых Ленский жалуется на узость провинциального порядка сельского дворянства.

Гораздо более сложно неоднозначное отношение Пушкина к столичному высшему обществу. В начале романа автор защищает петербургские балы от необъ­ективной, беспощадно критической оценки Евгения Онегина («Я был озлоблен, он угрюм»):

 

Но если б не страдали нравы,

Я балы б до сих пор любил.

Люблю их бешеную младость,

И тесноту, и блеск, и радость,

И дам обдуманный наряд.

 

Пушкин разделяет скептическое восприятие разо­чарованным Онегиным уровня духовной жизни «света пустого», но неприятие Евгением всех достоинств арис­тократического образа жизни — и театра, и балета — вызывает противодействие автора.

В восьмой главе романа А. С. Пушкин уточняет свое восприятие петербургского дворянского общества, дает свою оценку наполненному светскими условностями образа жизни.

Авторский взгляд воплощается в представлениях музы поэта и воздает должное роскоши, вкусу, изяще­ству, совершенству форм и красок аристократического общества. Вот как воспринимает муза светский раут:

 

Вот села тихо и глядит,

Любуясь шумной теснотою,

Мельканьем платьев и речей,

Явленьем медленным гостей

Перед хозяйкой молодою

И темной рамою мужчин

Вкруг дам, как около картин.

 

Столь же высоко оценивает муза и исполненный сдержанного достоинства стиль поведения высоких гос­тей, безупречную логику и благородный тон общения лучших людей России:

 

Ей нравится порядок стройный

Олигархических бесед,

И холод гордости спокойной,

И эта смесь чинов и лет.

 

Но воздавая должное интеллектуальной элите стра­ны, являвшейся неотъемной частью столичного дво­рянства, Пушкин столь же искренне и объективно при­знает ее количественную незначительность. В основ­ном же общество — напыщеная, холеная, полная великосветских условностей толпа — вызывает у поэта отвращение большее, чем консервативное московское дворянство. Строгие искусственные правила безупреч­ного поведения, благопристойного лицемерия отталки­вают поэта неестественностью, безжизненностью, не­свободой.

 

Тут был, однако, цвет столицы,

И знать, и моды образцы,

Везде встречаемые лщы,

Необходимые глупцы;

Тут были дамы пожилые

В чепцах и в розах, с виду злые; Тут было несколько девиц,

Неулыбающихся лиц...

 

Здесь все играют свои роли, однажды усвоенные и одобренные обществом, выражая не личное восприя­тие, а ролевое ожидание света: и «на эпиграммы пад­кий, на все сердитый господин», и «диктатор бальный стоял картинкою журнальной... затянут, нем и недви­жим». Эта наигранность, фальшь, «света суета» в выс­шей степени неприятна полному жизни и искренности поэту и он выносит устами Татьяны строгий вердикт столичному дворянству.