Повесть Андрея Платоновича Платонова «Котлован» со­единяет в себе социальную притчу, философский гротеск, са­тиру, лирику.

Писатель не дает никакой надежды, что в далеком будущем на месте котлована вырастет «город-сад», что хоть что-то поднимется из этой ямы, которую безостановочно роют герои. Кот­лован расширяется и, согласно Директиве, расползается по земле — сначала вчетверо, а затем, благодаря административ­ному решению Пашкина, в шесть раз.

Строители «общепролетарского дома» строят свое будущее буквально на детских костях.

Писатель создал беспощадный гротеск, свидетельствую­щий о массовом психозе всеобщего послушания, безумной жер­твенности и слепоты, овладевшими страной.

Главный герой Вощев является выразителем авторской по­зиции. Среди фантастических коммунистических руководите­лей и омертвелой массы он задумался и горько засомневался в человеческой правоте совершающегося вокруг. Задумавший­ся «среди общего темпа труда», Вощев не движется в соответ­ствии с «генеральной линией», а ищет свою дорогу к истине. Вощев так и не обрел истины. Глядя на умирающую Настю, Вощев думает: «Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького верного че­ловека, в котором истина была бы радостью и движением?» Платонов хочет выяснить, что же именно могло двигать людь­ми, продолжавшими рыть яму с таким усердием. Это новое рабство зиждется на ритуалах новой веры: религии котлована в изложении Сталина.

«Котлован» — драматическая картина слома времени. Уже на первых страницах повести звучат два слова, которые определяли пафос времени: темп и план. Но рядом с ними возникают в повести иные ключевые слова, вступающие с пер­выми в очень непростые взаимоотношения: смысл происходя­щего и раздумье о всеобщем счастье.

«Счастье происходит от материализма, товарищ Вощев, а не от смысла, — говорят Вощеву в завкоме. — Мы тебя отста­ивать не можем, ты человек несознательный, а мы не желаем очутиться в хвосте масс... — Вы боитесь быть в хвосте: он — конечность, а сами сели на шею!»

Переломное время рождает новые отношения между людь­ми, вся Россия стронулась с места. Вощев видит «строй детей-пионеров с уставшей музыкой впереди; ездит на своей тележке инвалид Жачев». «Вот уже второй день ходит профуполномо-ченный по окрестностям города и пустым местам, чтобы встре­тить бесхозяйственных мужиков и образовать из них постоян­ных тружеников; уплывают на плоту «кулацкие элементы» под звучащую из рупора «музыку великого похода».

Выразительна символика строительства котлована — по­степенного обездуховливания: сначала скашивается живая трава, затем лопаты врезаются в тоже живой верхний слой почвы, затем долбят мертвую глину и камень.

«Товарищ Пашкин бдительно снабдил жилище землекопов радиорупором, чтобы во время отдыха каждый мог приобре­тать смысл классовой жизни из трубы».

Очень важными являются в повести три притчи, в которых отражаются основные идеи произведения.

История любви мастерового Никиты Чиклина, «ощущаю­щего все без расчета и сознания, но с точностью» и существу­ющего с «непрерывно действующим чувством жизни», грустна и коротка: «Тогда она ему не понравилась, точно была посты­лым существом, — и так он прошел в то время мимо нее не остановившись, а она, может быть, и плакала потом, благо­родное существо». Столь же печальна история инженера Прушевского. И вот два непохожих человека, по разным причинам отказавшихся от своего счастья (один пренебрег им как низ­ким, то есть обознался; другой постеснялся и не решился), теперь одинаково несчастливы. Они сами обрекли себя на это, пресекая естественный ход жизни.

История кузнеца-медведя, обладающего всего двумя каче­ствами — «классовым чутьем» и «усердным старанием»!

«— Скорее, Миш, а то мы с тобой ударная бригада! — ска­зал кузнец.

Но медведь и без того настолько усердно старался, что пахло паленой шерстью, сгорающей от искр металла, и медведь этого не чувствовал». Так появляется метафора «работать как зверь». Следом разворачивается другая метафора — «медве­жья услуга». Медведь, усердствуя уже чрезмерно, губит по­ковки.

По Платонову, если человека освободить от мысли, если всю его богатейшую натуру свести либо к функционированию в какой-то узкой плоскости, либо к подчинению, он перестает быть человеком.

История Оргдвора колхоза имени Генеральной Линии. Мужик Елисей страдает «отсутствием своего ума»: «Елисей держал в руке самый длинный флаг и, покорно выслушав ак­тивиста, тронулся привычным шагом вперед, не зная, где ему надо остановиться».

Гибнет девочка Настя, хотя ее отогревает Елисей и сторо­жит Чиклин, понимающий, «насколько окружающий мир дол­жен быть незначен и тих, чтоб она была жива!».

Но прежде гибнет активист, и колхоз спокойно восприни­мает это, «не имея жалости к нему, но и не радуясь, потому что говорил активист всегда точно и правильно, вполне по завету, только сам был до того поганый, что когда все общество задумало его однажды женить, дабы убавить его деятельность, то даже самые незначительные на лицо бабы и девки заплакали от печали».

Разрушительное отношение к людям и всей естественной жизни — вот в чем была вредоносная суть активиста.

Человек в тоталитарном государстве утрачивает самое главное — способность думать, чувствовать, оставаться личностью. Это великая трагедия. Такой человек никогда не построит Дом, он способен только рыть котлован.