Свист, грохот, лязг, движение - заглушили

Живую человеческую речь, Немыслимыми

сде­лали молитву, Беседу, размышление;

превра­тили Царя вселенной в смазчика колес.

М. Волошин. «Пар»

 

Писатель Андрей Платонович Платонов был из ра­бочих. Участник гражданской войны, потом самозабвенный работник восстановительного периода. Разбирал­ся в механизмах, электростанции строил. Очень любил паровозы. Часто описывал их в рассказах, и выходили они у Платонова как живые. Блестящие, железные су­щества, с огнем и паром внутри. Платонова восхищают механизмы. Они исполнены логики, загадочны, но по­нятны...

Кроме механизмов — паровозов, динамо-машин, ди­зелей и болиндеров — прозу Андрея Платонова населя­ют люди, его литературные герои, которых автор тща­тельно и скрупулезно описывает. От этого они стано­вятся не совсем живые. То есть они ходят, точнее пере­мещаются, разговаривают, совершают индивидуальные и коллективные осмысленные действия, но из совокуп­ности движений и поступков не прорастает сложное растение жизни.

Складывается впечатление, что писатель вооружен сильным микроскопом, который дает ясные и четкие картины отдельных частей организма человека, но не получается увидеть все сразу. Не получается представ­ления о жизни в целом. Какая она? Что она такое? Фе­номен жизни вообще тревожит и раздражает Платоно­ва. Ей, жизни, не годится внутренняя логика существо­вания паровозов и кораблей. Писателю тяжело с этим примириться. Он понял, как работает электричество и почему летают самолеты. Он уверен, что жизнь проще, чем сложные и сильные механизмы. Надо только уви­деть, как сцепляются ее крохотные колесики и шесте­ренки, и тогда логичным и понятным станет человечес­кое существо.

«Не убывают ли люди в чувстве своей жизни, когда прибывают постройки?» — спрашивает Платонов. Ведь живое и неживое суть одно и то же. Стоит только по­нять эту истину и сгинут проклятые вопросы, исчезнут бессмысленные тайны.

Утром Козлов стоит «над спящим телом Прушевского». Характерный для Платонова пассаж и точное наименование того, что являют собой персонажи «Котло­вана»: не люди, не герои, а тела. Иногда мыслящие, иног­да нет. По сути это не важно. Вощев «с размышлением» произносит: «Без думы люди действуют бессмысленно». И тогда понимаешь, что над всем в повести властвует любопытный и далеко не простодушный интеллект ав­тора. Ф. М. Достоевский — предтеча и учитель Плато­нова — тоже не брезговал авторским присутствием на страницах своих романов. Только личина, в которую он рядился, являла нам человека недалекого, а зачастую — глупого. Его герои постоянно выходят из-под авторско­го контроля. Появление нового персонажа — всегда скандал. Автор прячется за второстепенными фигура­ми, часто их голосами произнося главные вещи. Вспом­ним безымянного капитана в «Бесах», только и сказав­шего: «Если Бога нет, то какой же я капитан». В этом весь Достоевский, «человек из подполья».

Платонов, наоборот, доминирует в своей прозе. Это его стиль. Его кредо. Он бригадир бригады, начальник цеха, механик паровоза. Он видит сразу всех и все объемлет. Он слегка приоткрывается и дает себя узнать в ин­женере: «Весь мир он представлял мертвым телом — он судил его по тем частям, какие уже были им обращены в сооружения; мир всюду поддавался его внимательному и воображающему уму, огражденному лишь сознанием косности природы».

«Котлован» — сооружение ума Андрея Платонова. Он судит, движет, заселяет, мыслит в нем. В телах, создан­ных им, нет свободы и самовластия, нет тумана страс­тей, и подвиг не озаряет душу счастьем. «Дребезжащее состояние счастья», испытанное героями перед заклад­кой котлована, томление духовых оркестров, гробы вме­сто кроватей, тотемный медведь-молотобоец на кузне — вот обычный инвентарь платоновской прозы.

Что не разглядели мы в своих ночных кошмарах, до­думал за нас писатель. Он здесь самый главный. Он пол­ностью подчинил сюжетное движение повести своему творческому сознанию. Он препарирует человека в по­исках души и находит кости, кровь и жилы. Его проза напоминает рисунки Леонардо да Винчи. Желтой сепи­ей по желтой бумаге. Платонов рисует черным углем на черной земле. Его стиль — это стиль подлинного искус­ства, когда солгать означает умереть. Его проза телесна, а душа нежна. Он молится фальшивым богам, но вера искупает этот мелкий грех. Слова, собранные в эту кни­гу, обработаны томлением гения. В ней есть правда эпо­хи, ее кровь, ее гнев и мечта.