Книга «Сестра моя — жизнь» — вторая (после «Поверх барьеров») книга стихотворений Пастернака. Стихотворения, которые собраны в ней, объединены общей идеей, общими образами. Книга имеет собственную композицию: вступле­ние, основную часть, состоящую из нескольких циклов, и « послесловие ».

Интересно, что во многих своих произведениях Пастер­нак идет от музыки; это особенно характерно для данной книги (и следующей за ней — «Темы и вариации») и заметно в одновременном присутствии одних и тех же образов в раз­ных стихотворениях («Девочка» и «Душистою веткою машу-чи...», «Балашов» и «Давай ронять слова...»), причем в пер­вом образ как бы заявляется, задается, получает свое разви­тие и разрешение. В первую очередь интересно в стихотворе­нии «Про эти стихи», где представлено мироощущение лири­ческого героя книги.

 

В кашне, ладонью заслонясь;

Сквозь фортку крикну детворе:

«Какое, милые, у нас

Тысячелетье на дворе?»

 

Здесь проявляется свойственное Пастернаку отношение к истории; он воспринимает себя и мир принадлежащими ис­тории, как «второй вселенной, воздвигаемой человечеством в ответ на явление смерти с помощью явлений времени и па­мяти» («Доктор Живаго»); лирический герой воспринимает себя как звено времени; он «вечности заложник/ У времени в плену». я г

Связь поколений и миров проявится еще в одном стихо­творении книги — «Давай ронять слова...».

Интересно стихотворение «Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе...», давшее название всей книге. В нем суть вос­приятия истории лирическим героем — равенство всех пред­метов и существ мира в ней.

 

Что в мае, когда поездов расписанье,

Камышинской веткой читаешь в купе,

Оно грандиозней Святого писанья

И черных от пыли и бурь канапе.

 

Это стихотворение — концентрация мироощущения ли­рического героя; здесь заявлено равенство человека и жизни, человека и мира, жизни и мира. Все сотворенное кем бы то ни было имеет право на существование; вещь сотворена, сле­довательно, вместе со своим возникновением она вошла в ис­торию и стала равна ей.

В первый раз природа как реальное проявление жизни мира изображается в стихотворении «Плачущий сад». Здесь заметен переход от ада к самому лирическому герою:

 

Ужасный! — Капнет и вслушивается,

Все он ли один на свете. Мнет ветку в окне, как кружевце,

Или есть свидетель...

К губам поднесу и прислушаюсь,

Все я ли один на свете...

 

Природа становится средством приобщения к истории.

В связи с образом сада можно рассмотреть стихотворения «Зеркало» и «Девочка»; интересно, что вначале стихотворе­ние «Зеркало» носило название «Я сам».

 

Дорожкою в сад, в бурелом и хаос

К качелям бежит трюмо...

Огромный сад тормошится в зале

В трюмо — не бьет стекла!

 

Отождествление себя с садом становится для лирического героя средством самовыражения; сад, как мир, характеризу­ется общностью существующей в нем жизни. Прямое ото­ждествление себя и сада мы видим и в стихотворении «Де­вочка»:

 

Из сада, с качелей, — с бухты-барахты

Вбегает ветка в трюмо!..

Родная, громадная, с сад, а характером —

Сестра! Второе трюмо!

 

В стихотворении «Душистою веткою машучи...», где вы­ражено единство всех явлений бытия:

 

Пусть ветер, по таволге веющий,

Ту капельку мучит и плющит.

Цела, не дробится...

 

Очень интересно стихотворение «Ты так играла эту роль!..», где, возможно, выражено восприятие лирическим героем жизни как игры (вспомним название книги Юрия Живаго — «Игра в людей»). Особенно характерны строки:

 

И, низко рея на руле

Касаткой об одном крыле,

Ты так! — ты лучше всех ролей

Играла эту роль!

 

Они дают возможность вспомнить «Чайку» Чехова; вооб­ще в стихах Пастернака ассоциации играют значительную роль; так, например, они важны в «Балашове»:

 

Мой друг, ты спросишь, кто велит,

Чтоб жглась юродивого речь?

В природе лип, в природе плит,

В природе лета было жечь.

 

Здесь задан вопрос, но на него не дается ответа. Он дан в стихотворении «Давай ронять слова...». Характерно, что эпиграфом к нему служат процитированные только что стро­ки; все стихотворение является преддверием ответа:

 

Ты спросишь, кто велит? —

Всесильный бог деталей,

Всесильный бог любви,

Ягайлов и Ядвиг.

 

Это стихотворение, несмотря на то что оно не последнее, как бы заключает всю книгу — настолько исчерпывающе дан ответ. Здесь мы видим, кого Пастернак считает центром природы, культуры, мира; при этом подтверждается тожде­ство всего созданного, сотворенного Богом:

 

Кому ничто не мелко,

Кто погружен в отделку

Кленового листа...

 

 

Характерным свойством книги «Сестра моя — жизнь» является очевидное присутствие в ней творящейся истории. Так, в стихотворении «Весенний дождь» мы видим:

 

Это не ночь, не дождь и не хором

Рвущееся: «Керенский, ура!»,

Это слепящий выход на форум

Из катакомб, безысходных вчера...

 

Наконец, последнее стихотворение, где хотелось бы заме­тить наибольшее сближение природы, мира и человека, — это «Наша гроза»:

 

Гроза, как жрец, сожгла сирень

И дымом жертвенным застлала

Глаза и тучи расправляй

Губами вывих муравья.

 

В книге есть цикл «Занятие философией», включающий в себя «Определение поэзии», «Определение души» и «Опреде­ление творчества». Эти стихотворения по мысли как бы предваряют «Давай ронять слова...». В «Определении поэ­зии» мы видим характерный предметный ряд:

 

...Это — ночь, леденящая лист,

Это — двух соловьев поединок...

 

Все, что ночи так важно сыскать...

 

Здесь ночь уподоблена центру жизни. «Определение твор­чества» же сводится к определению мироздания: «Мирозда­нье — лишь страсти разряды, человеческим сердцем накоп­ленной». Таким образом, антропоморфность мира ложится в основу определения самого этого мира.

Итак, мы видим, что книга «Сестра моя — жизнь» — единое произведение, где присутствует несколько развиваю­щихся тем. Центральная — тема любви, от нее и зависят все остальные, сама же она выражена настолько полно в жизни природы и мира, что не может быть исчерпана.