Давай ронять слова,

Как сад — янтарь и цедру,

Рассеянно и щедро,

Едва, едва, едва.

Б. Пастернак

 

Лирику Пастернака читаешь исподволь, медленно, привыкая к его необыкновенной поступи, его речи, рит­му, интонации. Потому что Пастернак — автор из чис­ла «трудных». В повести братьев Стругацких «Сказка о Тройке» есть персонаж, чья профессия — читатель поэзии, специалист по ямбу. Читать стихи Бориса Пас­тернака — занятие, которое тоже, наверное, следует приравнять к труду, творческому и кропотливому. Строчки, написанные взахлеб, «навзрыд» многознач­ные и многозначащие образы, метафоры и сравнения, кажущиеся случайными или чрезмерно усложненны­ми, подчеркнутая субъективность изображения — все это делает поэзию автора «многотрудной» для читате­ля. Но тем прекраснее момент открытия, объяснения для себя глубинной сути стихотворения. Говоря о подобного рода понимании творчества поэта, я не претен­дую на исчерпывающее и единственно верное истолко­вание авторского замысла — вряд ли оно существует. Речь идет скорее о создании своего объяснения напи­санного, своей картины мира, проявившейся от чтения пастернаковских строк.

 

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною черною горит.

 

С этих строк начинается Пастернак. Какая стран­ная и совсем не «плачущая» интонация. В ней — ра­дость от существования своего и весны. В ней — стремление впитать в себя все и затем «писать» (в од­ном из стихотворений поэт прямо сравнивает поэзию с губкой, впитывающей в себя мир, чтобы после быть выжатой на бумагу). Герой Пастернака живет, дыша и питаясь самой жизнью, всеми ее проявлениями:

Пью горечь тубероз, небес осенних горечь

И в них твоих измен горящую струю.

Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,

Рыдающей строфы сырую горечь пью.

 

Драма неразделенной любви к Иде Высоцкой легла в основу стихотворения «Марбург». Однако в тексте его описанию неудачного объяснения в любви отведено не так много места. Автор задался другой целью: пока­зать «второе рождение» героя, произошедшее после любовной катастрофы. Как же так — отвергнутый по­клонник, и вдруг почти воскресение к иной жизни? Но именно потрясение души дает возможность герою уви­деть истинное положение вещей — в буквальном смыс­ле слова. Мир, город существуют и будут существовать всегда, вне зависимости от переживаемого отдельным человеком. В свойственной ему манере Пастернак пе­речисляет различные объекты мира природы и мира вещей: небо, улицы, ветер, черепица, песок, надгробья. Мир существует, но это еще не все: герой постепенно осознает свое единство, родство со всем существую­щим — «Что будет со мною, старинные плиты?» Ощу­щение это и составляет второе рождение героя. А что же любовь? В чем ее значимость? Но ведь именно лю­бовь и была истоком всего, началом, толчком для пре­ображения:

 

В тот день всю тебя, от гребенок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал назубок,

Шатался по городу и репетировал.

 

Это четверостишие в своей статье «Как делать стихи» В. Маяковский назвал гениальным. Настоящий художник, Пастернак, выбирая объект для сравнения своего чувства, обращается к миру искусства, к творчеству истово люби­мого Шекспира. Надо сказать, что образы мировой куль­туры постоянно присутствуют в поэзии автора: Шекспир и Гете, Пушкин и Лермонтов, Шопен и Брамс. Как заме­тил академик Лихачев, традиция искусства для Пастер­нака жива, она постоянно влетает в его строчки цитатами и образами предшествующей литературы.

Так, героини другого стихотворения поэта взяты из трагедий Шекспира. «Уроки английского» — так оно на­зывается. Название кажется странным: в самом стихотво­рении нет ничего английского (разве что подразумеваемое имя Шекспира), а что касается уроков, то кем и кому они даются, да и какие это уроки? Дездемона, умирая, рыдает по иве; Офелия уходит из жизни «с охапкой верб и чисто­тела». О чем заключительные строки стихотворения, ко­торым надлежит раскрыть его суть? Вот они:

 

Дав страсти с плеч отлечь, как рубищу,

Входили, с сердца замираньем,

В бассейн вселенной, стан свой любящий

Обдать и оглушить мирами.

 

Героини, отвергнув «горечь грез», открывают себя навстречу миру, природе, вечности. Перед нами — не трагический конец жизни, а ее новое открытие, озаре­ние, освобождение от бремени «страстей человеческих». «Давай ронять слова...» — еще один шедевр Пастер­нака, его гимн деталям, жизни и любви. Жизнь суще­ствует в подробностях, каждое явление есть соедине­ние, связь многих едва заметных восприятию деталей: недаром поэт сравнивает ее с осенней тишиной — мо­жет быть, кому-то кажется, что в ней ничего нет, но на самом деле в тишине можно услышать многое (про са­мого Пастернака говорили, что он слышит, как трава растет). Кто же велит, чтобы было так, а не иначе? От­вет таков: «Всесильный бог любви, всесильный бог де­талей». Поэт соединяет вещи, лишь на первый взгляд кажущиеся несоединимыми. Любимому человеку гово­рят: «Я люблю тебя, люблю твои руки, глаза, улыбку...» Все это — уже детали, и все это — любовь. Поэтому

 

Давай ронять слова...

 

Стихотворение «Август» входит в цикл «Стихов докто­ра Живаго». В самом романе у них особая роль: они до­полняют, или, скорее, завершают законченный роман — законченный смертью героя. Бесспорней конца не приду­маешь, однако «в рифмах умирает рок», как писал сам Пастернак в одном из ранних стихотворений. Стихи — это пропуск в бессмертие, выход в вечность. Общая инто­нация всего цикла такова, что заставляет нас поверить в свет, в силу духа, в любовь, и тем самым меняет наше восприятие трагической гибели героя. Последний, как и его автор, — поэт. Фамилия его хранит в себе родство с самой жизнью — Живаго. И в стихотворении «Август» автор делится с нами своими мыслями о смерти и бес­смертии. День, когда «происходит действие сна, выбран не случайно — это шестое августа по-старому, Преобра­жение Господне. Смерть героя представляется неполной, неокончательной: звучат его голос, не тронутый распадом. Он прощается с этим миром, чтобы, как героини «Уроков английского», оглушить себя иными мирами, умереть и, преобразившись, воскреснуть, как некогда Христос.

Пастернак — неутомимый труженик, стремящийся во всем «дойти до самой сути». Вольтер сказал когда-то, что каждый должен возделывать свой сад; своим садом поэт считает стихи. Они пишутся не для того, чтобы быть знаменитыми: меньшее, чем любовь «про­странства», героя не устраивает. А еще у Пастернака очень сложные отношения с простотой: она представ­ляется ему одновременно и непременным условием по­эзии, и ересью, которой надо избежать:

 

Но мы пощажены не будем,

Когда ее не утаим. Она всего нужнее, людям,

Но сложное понятней им.

 

Путь самого автора — выражение простых, единых, подобных явлений и законов бытия — законов любви и подобия — в сложной, многозначной, заставляющей думать форме: только «передумав» вместе с поэтом описанное им, можно понять суть его слов.

Есть поэзия и Поэзия, есть стихи и Стихи. Каждый определяет их для себя сам, по своим, ведомым только ему критериям. Почему я люблю Пастернака? В какой-то степени это могут объяснить слова Мандельштама: «Стихи Пастернака почитать — горло прочистить, дыха­ние укрепить, обновить легкие: такие стихи должны быть целебны от туберкулеза». Духовное здоровье — вещь редкая в среде гениев, в некотором роде его даже стыдятся. А вот Пастернак именно таков: читая его сти­хи, врачуешь душу, ибо высказанное в них глубоко есте­ственно, духовно, здорово. Стихи его подобны снегу в од­ном из них по своей восстанавливающей душу силе:

 

На сеете нет тоски такой,

Которой снег бы не вылечивал.