Лирика Пастернака тоскует по эпосу. Она тоскует по обыденности, по прозаизмам. Пастернак словно ищет возможности в лирике открыться времени. Она словно пожар, словно восстание против устоявшихся жанров и разграничений. И поэтому Пастернак —сын своего времени, времени трех революций, когда все рушилось и все приходило в движение. «Я стал частицей своего времени и государства, и его интересы стали моими», — пишет поэт. Словно с черного хода приходят в поэзию и остаются жить там навсегда все эти «залпом», «взах­леб», «навзрыд», «вдребезги» и «наповал». Образы в лирике рождаются из ниоткуда, из простых созвучий, из случайностей:

 

Ирпень — это память о людях и лете,

О воле, о бегстве из-под кабалы,

О хвое на зное, о сером левкое

И смене безветрия, вёдра и мглы...

 

Поэт дает себе полную волю, которую можно достичь только в своеобразном поэтическом бреду. Однако бред этот принадлежит гению. Словно некто играет на на­ших глазах сверкающими, возможно драгоценными, ка­мушками в игру, правила которой не ясны нам, но про­цесс завораживает и гипнотизирует нас.

 

Он чешуи не знает на сиренах,

И может ли поверить в рыбий хвост,

Тот, кто хоть раз с их чашечек коленных

Пил бившийся как об лед отблеск звезд?

Скала и шторм и — скрытый ото всех

Нескромный — самый странный, самый тихий,

Играющий с эпохи Псамметиха

Углами скул пустыни детский смех…

 

Многоточие, завершающее этот пассаж из «Темы с вариациями», создает некое разреженное простран­ство, в котором повисает наш облегченный и востор­женный вздох. Стихи Пастернака сотканы из ничего, словно кружева из грошовых ниток, словно музыка из семи нот. Поэт абсолютно свободен в работе с матери­ей слова. Предмет его страсти — жизнь. Но слово — ору­дие, посредством которого поэт воздействует на нее. Поэзию Пастернака можно назвать экспрессивной, ме­тафорической, непонятной. Можно придумать еще де­сяток определений. Все равно за ними ничего не будет стоять. Поэт ускользает, как угорь из рук, он все время находится за пределами своих определений. Его талант неуловим и неопределим. Такова мудрость поэзии, и такова ее наивность: «Какое, милые, у нас/ Тысячеле­тье на дворе?» Кто это спрашивает? Откуда этот чело­век? Зачем он здесь? Его соловьиная речь движет и ме­няет мир. Даль начинает говорить, кусты — спрашивать, тоска — блуждать. Он создает шедевры, они остаются в памяти, проникают в гены, становятся частью жизни. У меня так случилось со стихотворением «Август». Мож­но назвать это любовью с первого взгляда — чудесным образом сразу после первого прочтения оно вошло в мое сознание, чтобы остаться там навсегда. Я ни с кем не спорил, какое стихотворение у Пастернака лучшее. Для меня, несомненно, это:

 

...Вы шли толпою, врозь и парами,

Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня

Шестое августа по старому,

Преображение Господне. Обыкновенно свет без пламени

Нисходит в этот день с явора,

И осень, ясная как знаменье,

К себе приковывает взоры.

И вы прошли сквозь мелкий, нищенский

Нагой, трепещущий ольшаник

В имбирно-красный лес кладбищенский,

Горевший, как печатный пряник...

 

Пастернак сложен и прост, элитарен и доступен, та­ковы приметы истинной литературы.