«Общественный сад на высоком берегу Волги; за Вол­гой — сельский вид», — такой ремаркой Островский от­крывает «Грозу». Действие русской трагедии возносит­ся над волжской ширью, распахивается на всероссийс­кий простор, ему сразу же придается поэтическая окрыленность: «Не может укрыться град, в верху горы стоя».

В устах Кулигина звучит песня «Среди долины ров­ная» — эпиграф и поэтическое зерно «Грозы». Это пес­ня о трагичности добра и красоты: чем богаче духовно и нравственнее человек, тем меньше у него опор, тем драматичнее его существование. В этой песне уже пред­восхищается судьба героини с ее человеческой непри­каянностью, с невозможностью найти опору и поддержку, с ее неумением приспосабливаться к обстоятель­ствам.

И вот перед нами Катерина, которой одной дано в «Грозе» удержать всю полноту жизнеспособных начал народной культуры. Откуда же берутся у Катерины жизненные истоки этой цельности? Для того чтобы это по­нять, надо обратиться к культурной почве, которая ее питает. Без нее характер Катерины увядает, как скошен­ная трава.

В мироощущении Катерины гармонически сочетает­ся славянская языческая древность с христианской куль­турой, одухотворяющей и нравственно просветляющей старые языческие верования. Религиозность Катерины немыслима без солнечных восходов и закатов, росистых трав на цветущих лугах, полетов птиц, порханий бабо­чек с цветка на цветок. В монологах героини оживают знакомые мотивы русских народных песен. В мироощу­щении Катерины бьется родник исконно русской песен­ной культуры и обретают новую жизнь христианские верования.

Давайте посмотрим, как молится Катерина, «какая у ней на лице улыбка ангельская, а от лица-то как будто светится». Что-то иконописное есть в этом лице, от ко­торого исходит светлое сияние. Но излучающая духов­ный свет земная героиня А. Н. Островского далека от аскетизма официальной христианской морали. Ее мо­литва — светлый праздник духа, пиршество воображе­ния: «Точно, бывало, я в рай войду, и не вижу никого, и время не помню, и не слышу, когда служба кончится». Далеко ушла жизнелюбивая религиозность Катерины от норм старой патриархальной морали.

Радость жизни переживает она в храме, солнцу кла­дет земные поклоны в саду, среди деревьев, трав, цве­тов, утренней свежести, просыпающейся природы: «Или рано утром в сад уйду, еще только солнышко вос­ходит, упаду на колена, молюсь и плачу, и сама не знаю, о чем молюсь и о чем плачу; так меня и найдут».

В мечтах юной Катерины звучат отзвуки христианс­ких легенд о рае, божественном саде Эдеме. Очевидно, что легенда о рае включает у нее и всю красоту жизни земной: молитвы восходящему солнцу, утренние посе­щения ключей-студенцов, светлые образы ангелов и птиц. В ключе этих мечтаний и другое нешуточное стремление — полететь: «Отчего люди не летают!.. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела».

Откуда приходят к Катерине эти фантастические мечты? Не плод ли они болезненного воображения, не каприз ли утонченной натуры? Нет. В сознании Кате­рины пробуждаются вошедшие в плоть и кровь русско­го народного характера древние языческие мифы, вскрываются глубокие пласты славянской культуры».

Вольнолюбивые порывы в детских воспоминаниях тоже не стихийны. В них также ощущается влияние на­родной культуры. «Такая уж я зародилась горячая! Я еще лет шести была, не больше, так что сделала! Обидели меня чем-то дома, а дело было к вечеру, уж темно, я вы­бежала на Волгу, села в лодку, да и отпихнула ее от бере­га. На другое утро уж нашли, верст за десять!» Ведь этот поступок согласуется с народной сказкой о правде-ис­тине. В народных сказках девочка обращается к речке с просьбой спасти ее, и речка укрывает девочку в своих берегах. Так что порыв маленькой Катерины искать за­щиты у Волги — вполне сказочный и вполне социальный: здесь уход от неправды и зла в страну правды и добра, здесь неприятие напраслины с самого детства и реши­тельная готовность оставить этот мир, если все в нем ей опостылеет.

И вот в доме Кабановых Катерина попадает в «тем­ное царство» духовной несвободы. «Здесь все как будто из-под неволи», здесь поселился суровый религиозный дух, здесь выветрился демократизм, исчезла жизнелю­бивая щедрость народного мироощущения.

По ходу действия Катерина не слышит Феклуши, но принято считать, что именно таких странниц немало перевидела и переслышала она на недолгом своем веку. Монолог героини, играющий ключевую роль в траге­дии, опровергает подобный взгляд. Даже странницы в доме Кабанихи другие, из числа тех ханжей, которые «по немощи своей далеко не ходили, а слыхать много слыхали». И рассуждают они о «последних временах», о грядущей кончине мира. Эти странницы чужды чи­стому миру Катерины, они на службе у Кабанихи, и значит, ничего общего у них с Катериной быть не мо­жет.

В монологах героини пьесы воплощаются заветные народные чаяния и надежды. Нежность и удаль, мечта­тельность и земная страстность сочетаются в характе­ре Катерины; главным в нем оказывается не мистичес­кий порыв прочь от земли, а нравственная сила, одухот­воряющая земное бытие.

В Катерине торжествует жизнелюбие русского наро­да, который искал в религии не отрицание жизни, а ут­верждение ее. Душа героини Островского — из числа тех избранных русский душ, которым чужды компромиссы, которые жаждут вселенской правды и на меньшее не согласны.